Голодная степь - [107]

Душно, приторно пахло хлопком… Им забита вся эта просторная комната. Он на столах, в банках на полу, в стеклянных колбах на многочисленных настенных полках. Лаборатория напоминала аптеку.

— Здравствуйте!

Рип поспешно шагнула к нему:

— Сюда нельзя!

— Я и на пороге боюсь стоять… Здравствуйте!

— Здравствуйте!

Сотрудницы прекратили работу, смотрели на них.

Горбушин, понизив голос, предложил Рип выйти на минуту за дверь. Она молча сняла халат, повесила его на вешалку, и они вышли. Остановилась она тут же у двери, что Горбушину не понравилось.

— Вам, кажется, что-то нужно?  — холодным, деловым тоном осведомилась она.

— Ничего особенного… Ваш конфликт с Айтматовым переживает вся наша бригада, вот я и зашел убедиться, что вы в хорошей форме.

— Несет пылью… Встанем спиной к воротам.

Они повернулись спиной к воротам, и Горбушин продолжал:

— Я вижу, вы из любых трудностей выйдете победительницей.

— Для комплиментов это не совсем подходящая минута.

— Хотите сказать…

— Просто я не давала вам повода говорить со мной таким уверенным тоном.

Горбушин смущенно засмеялся:

— А я как раз страдаю от неуверенности… И довольно часто…  — Он пробежал взглядом по своему загрязненному до предела комбинезону.  — В тот вечер у Пурзалиевых мне показалось, что мы все-таки маленькие друзья.

Рип пресекла и эту его попытку говорить с нею дружески:

— Вечером у Нурзалиевых я сказала, что завтра все будет по-другому.

— Я не придал этому серьезного значения…

— Напрасно!

— Может быть, и напрасно… Может быть. А думать о вас иногда, Рип, вы позволите мне?

Пауза, возникающая в критические моменты разговора, нередко помогает человеку преодолеть смущение или раздражение, а бывает, усиливает их. Рип помолчала и перешла на еще более решительный тон, чтобы скорей закончить ненужный разговор:

— Моя ташкентская подруга, о которой вы уже столько раз напоминали мне, однажды заметила, что в ее жизни никогда не будет случайных мужчин, потому что она полюбит только такого человека, у которого никогда не было случайных женщин.

— Ну, более чем ясно, Рип…  — с горечью и вдруг со злостью сказал Горбушин.  — Умница ваша подруга, не могу не заметить этого еще и еще… Впрочем, она, кажется мне сейчас, только то и делает, что всех обвиняет, а сама чистая, как агнец божий… Поразительна, знаете, способность человека все прощать себе, а в другом порицать так много… Если бы эту способность да перевести какой-нибудь чудодейственной силой, скажем, в электроэнергию, тогда, пожалуй, каждый второй из нас смог бы на собственном электродвигателе слетать на Луну и благополучно вернуться на Землю.

Она невольно рассмеялась. Горбушин, однако, чувствуя себя незаслуженно обиженным, решил этого не заметить.

— Як вам действительно по делу… Извините, что оторвал от работы. Значит, поездом до Ташкента, затем автобусом до самого Пскента, без пересадки?

— Без пересадки. С вокзала в Ташкенте можно на такси переехать на автовокзал, там купить билет и дождаться своего автобуса.

— Благодарю вас. До свиданья…

— Вы когда едете?

— Через неделю, шестого ноября.

— Я тоже еду шестого. Можем поехать вместе.

Горбушин молча склонил голову.

65

Отправиться в Пскент вдвоем с Рип Горбушину не удалось. За ним увязался Шакир, и никакие просьбы к другу остаться на хлопкозаводе Горбушину не помогли. Шакир решил, что древний узбекский базар, конечно, интереснейшее зрелище, а поэтому выразил желание увидеть его.

Вагон, когда они вошли в него все трое, был переполнен пассажирами: чувствовался канун праздника. Три часа езды до Ташкента они простояли в проходе, в полусумраке присматриваясь друг к другу, к лицам ближайших пассажиров: окна вагона были завешены толстыми зелеными шторами, чтобы не напекало солнце.

В Ташкенте взяли такси, с удовольствием после долгого стояния расселись в машине. По одной из улиц-аллей направились к центру города, а оттуда к шумному автовокзалу,  — там каждые полчаса автобусы уходили во все глубинки республики: на Коканд, Андижан, Пскент, Маргелан, Фергану.

В широком новом здании автовокзала, построенном из бетона и стекла, да и на площади перед ним, куда подходят автобусы принять пассажиров, было исключительно пестро. Туг еще больше чувствовался канун праздника, нежели в поезде. Шеф-монтеры внимательно присматривались к публике.

Какого только разнообразия здесь не было! Европейские шляпы и бараньи шапки, надвинутые на глаза, тюбетейки и кепи, платки и шелковые полосатые платья всяческих расцветок — наиболее распространенная в Средней Азии одежда. В широких платьях не так жарко.

С билетами в руках Рип, Шакир и Горбушин вошли в автобус и заняли свои места, что далось им не просто. Машину завалили мешками, узлами, перегруженными снедью корзинами, авоськами. Но вот старый автобус наконец-то с натужным скрипом, свистом и громом стронулся с места и направился в Пскент.

Всякий большой город окружен поселками, как лес кустами. Ташкент еще в давние времена был разделен на два города, Старый и Новый, на европейскую и азиатскую части; огромный, он особенно далеко расползся и своими многочисленными пригородами. Автобус катился мимо самых разных по возрасту и внешнему виду домов; мелькали косо вросшие в землю сиротливые домишки без оград, без какой-либо зелени около них, печально доживающие свое, и проносились новые и обихоженные, утопающие в садах и цветах дома.