Голод и тьма - [160]

Ещё по дороге мы передали информацию по новым переселенцам, и для них уже были готовы комнаты в общежитиях, куда их отводили улыбчивые мальчики и девушки. Меня же встречал сначала Володя, который шепнул мне, чтобы я приходил завтра днём на заседание совета, а сегодня «отдохни, ты этого заслужил!» Ещё миг – и моя любимая в моих объятиях, а на меня строго смотрит маленький серьёзный блондинчик – плоть от плоти моей, Николай Алексеевич. Но ещё секунда, и я подхватываю его на руки и целую его, и он, несмотря на мои опасения, обхватывает своими ручонками мою шею и шепчет мне, смешно выговаривая звуки:

– Папоська, ты пьиехал!

Когда мы добрались домой, началась "раздача слонов" – привезённые с Руси игрушки и крестик для Коленьки, а для Лизы – драгоценности, включая и подарок от королевы Маргариты, от которого она потеряла поначалу дар речи.

– И всё это мне?

– Тебе, любимая, тебе. Их величества – наши с тобой близкие друзья. А вот это – от царя Бориса, а это – от царевны Ксении, а это – от Никиты Строганова, а это, это и это сделано по моему заказу. А ещё неплохо бы снять с тебя мерки.

– А зачем?

– А затем, что специально для тебя я привёз соболей и горностаев – надо бы сшить для тебя шубу, шапку, сапожки и варежки. И не по одному экземпляру…

– Подари их, может, Лене… Или Саре.

– Для них у меня тоже есть меха, не беспокойся. Я привёз презенты и для Володи, и для Джона с Мэри, и для многих других…

Вечером, я уложил Колю спать, прочитав ему на ночь несколько сказок. Он всё не хотел засыпать, после каждой сказки повторяя: "Есё, папоська!" Но когда Колобок ушёл от волка, я увидел, что глазки его закрылись, и он, обняв плюшевого зайчика, тихонько посапывает во сне. Я осторожно поцеловал его, вернулся в спальню, и сказал Лизе:

– Заснул маленький.

Она распахнула объятия, но я встал перед ней на колени:

– Милая, мне надо перед тобой кое в чём повиниться.

Зря я это, наверное, но я почувствовал, что без этого я не могу. Даже если Рената ничего бы не доложила, то жить с этим мне было невозможно. И я рассказал ей все, кроме имён и того, что три из них понесли от меня. Лицо Лизы сразу же окаменело, а, когда я закончил, она сказала неживым голосом:

– Коля так тебя ждал… и так к тебе льнул сегодня… ладно уж, бери любую из пустующих комнат, поживёшь пока, будем делать перед ребёнком вид, что всё нормально. А потом мы ему расскажем, что ты уехал в командировку. Недели через две.

– Хорошо, – уныло промямлил я и отправился в комнату в конце коридора, где стояли топчан и деревянный стул. Через пять минут пришла Лиза, и, ничего не говоря, бросила на него одеяло, подушку, бельё и полотенце и сказала, что, мол, туалет в пристройке, там же и умывальник, "а ванной нет – баня в конце улицы". И ушла.

Следующие дни я делал вид перед Колей, что ничего не произошло, и проводил с ним всё свободное время. Я отводил его в садик, а Лиза забирала его оттуда, пока я ещё был в министерстве. Я, кстати, на следующий же день написал прошение об отставке – ну какой я министр… Но Совет отклонил мою просьбу с одним голосом против – моим, так что приходилось соответствовать. Большую часть времени я проводил то на заседаниях Совета, то за составлением подробных отчетов и рекомендаций, и времени катастрофически не хватало.

На третий день, я спросил в жилом управлении, не могу ли я вернуться в свою каюту на "Победе" либо на "Форт-Россе", либо хотя бы получить койку в общежитии. Не знаю, каким образом об этом узнала Лена Романенко, но через полчаса она пришла ко мне в кабинет и спросила, что случилось. Пришлось и ей доложить, пусть в общих чертах. Она помолчала, покачала головой, и наконец заговорила:

– Лизу я, конечно, понимаю, равно как и разделяю твоё мнение, что ты сам виноват. А был такой тихоня в Питере, джентльмен, со всеми моими подругами со всей вежливостью, а как до дела, так в кусты…

– Леночка, так я хотел лишь по любви…

– Изменял ты, я так понимаю, тоже по любви… Дон-Жуан хренов. А, скорее, слабак – вряд ли ты сам подбивал к другим клинья, на тебя не похоже, а вот если она к тебе подкатила, тут ты, конечно, давал себя соблазнить, так ведь, наверное, было?

– Сам я виноват. Каждый раз.

– Значит, так оно и было.

Я закрыл лицо руками, а Лена неожиданно сменила тон:

– А всё-таки я попробую вас примирить. Но только если ты мне пообещаешь больше никогда и ни с кем, при живой-то жене.

– А если не смогу?

– А вот если ещё раз оступишься, я сама помогу Лене тебя убить. А потом мы вместе оросим твою могилку горючими слезами. Всё-таки ты наш с Володей друг, а Лиза тебя любит, и как…

– Но она меня не простит.

– Как не простила прежняя твоя Лиза, ты хочешь сказать[53] Давай попытаемся. Как сказано в анекдоте, "Попитка не питка, правда, товарищ Берия?" Кстати, ко мне приходила девочка Анфиса, говорила, ты её чуть не удочерил, а теперь совсем забыл. И рассказала мне, как ты её спас – и про другие твои добрые дела. Возьму-ка я Анфису с собой…

– Не надо. Я заслужил то, что произошло.

– Может, и так. Но ты, как мне кажется, поддаёшься перевоспитанию. Будешь, как герой Ляписа-Трубецкого: "Гаврила был примерным мужем, Гаврила жёнам верен был."