Голод и тьма - [13]

– Боровицкие ворота, княже.

Кремль в самом конце шестнадцатого века был достаточно мало похож на картинки в дореволюционном альбоме у моих родителей, а тем более на фото в путеводителе, купленном мною перед приездом в Россию двадцатого века. Проехав ворота, мы оказались на небольшой площади. Перед нами справа находилась площадка, которую, как мне показалось, готовили к строительству. Далее располагался построенный по известной схеме «каменный цокольный этаж, над ним два деревянных» крупный терем. От него налево шла стена с зубцами, но без башен; посреди были врезаны ворота. Далее шло длинное двухэтажное каменное здание, в котором я угадал административный корпус – и, как оказалось, был прав. А над стеной высились луковицы по крайней мере двух церквушек поменьше, а за ними – увесистые купола Успенского собора цвета червонного золота, жестяные Архангельского, позолоченные Благовещенского, и огромная, но пока еще недостроенная колокольня.

Мы въехали в арку через открытые деревянные створки ворот, охраняемые людьми в красных кафтанах и с бердышами (Борис пояснил, что ворота именовались Колымажными) и оказались во внутреннем дворе. Административное здание огибало его с запада; в нем были еще одни ворота, точно так же находившиеся под охраной. Здание сие примыкало к более высокому с граненой поверхностью; это и была древняя Грановитая палата. Посредине находилась одна церковь, вторая высилась над дворцовым комплексом. Именно туда и предстоял наш путь.

Мне была выделена небольшая комнатка для отдыха на первом, каменном этаже. Где-то через час или полтора, ко мне постучались. На пороге стоял человек в монашеском клобуке.

– Зовет тебя патриарх, княже. Пора тебе на таинство святой исповеди.

– А как мои люди?

– Увидишь их на службе. Их исповедуют иные иереи.

Он повел меня по какой-то лестнице вверх, где мы прошли через сторожку и спустились по лестнице на Дворцовую площадь. Перед нами открылась чудесная панорама соборов и только что достроенного Ивана Великого. Но инок не дал мне насладиться этим видом и повёл меня к древнему и прекрасному Успенскому собору.

До того, я его видел лишь на фотографиях, где он казался несколько тяжеловесным. Но в жизни он был прекрасным – не столь вычурным, как Архангельский и Благовещенский соборы, а внутри, расписанный древними мастерами, он был вообще необыкновенно красив.

Но мне не удалось долго наслаждаться интерьером храма. Из одной из неприметных боковых дверей вышел еще один монах, подошел к нам, и сказал:

– Княже, тебя Святейший хочет видеть.

Патриарх находился в маленькой комнатушке, без всяких украшений, кроме книжных полок, икон на одной из стен, и лампады перед ними. Как и в моё время, перед ними стоял аналой с крестом и Евангелием. Я подошел под благословение, поклонился, перекрестился, и поцеловал крест и Евангелие; затем подошел поближе к Иову, склонил голову, и начал рассказывать о своих грехах – как и учили, не пространно, а по пунктам.

И когда я сказал:

– Грешен, владыко… – я не смог выговорить «в прелюбодеянии», и вместо этого стыдливо пробормотал «в нарушении седьмой заповеди».

Патриарх посмотрел на меня с участием и, когда я договорил, ответил:

– Так и говори – «прелюбодействовал». Ибо нужно называть грехи своими именами.

– Да, преосвященный владыко, прелюбодействовал, – я был готов провалиться сквозь землю от стыда, но Патриарх лишь сказал:

– Тяжко человеку, когда он вдали от родной жены, и нескоро ее увидит. Но на то ты и христианин, чтобы избегать подобных искушений. Девка-то русская?

– Теперь да, владыко, но она из туземцев Южной Америки, мы ее подобрали, когда шли мимо ее родных мест.

– Эх, чадо Алексею, полагается за такое отлучать от причастия. Но я лишь наложу на тебя епитимию. Не молишься же, небось? Так вот, каждое утро и каждый вечер будешь читать молитвенное правило. У тебя же молитвослов есть?

– Есть, владыко.

– Целый месяц чтобы не пропустил ни единого утра и ни единого вечера. А когда вновь увидишь девку ту, объяснишь ей, что больше вам с ней сожительствовать никак нельзя. И найдешь ей хорошего мужа.

Я склонил голову. Мне было очень стыдно. Патриарх посмотрел на меня и, вздохнув, положил на мою голову епитрахиль[2]. Я встал на колени, и владыка начал читать разрешительную молитву. Я поцеловал его руку и вернулся в храм, где я увидел наших ребят. Мы стали в углу, а через несколько минут началась всенощная.

Патриарх, как и в церкви Животворящей Троицы, служил сам – и, когда пришло время поминовения, было сказано и следующее:

– Помяни, Господи, землю русско-американскую, протоиерея Николая, апостола американского, власти и верующих ея!

На следующий день, во время службы, два иеромонаха – отец Агапит и отец Марк – были рукоположены в епископы и благословлены отправиться в земли американские, а всех нас отдельно патриарх вызвал и благословил на богоугодные дела «в землях русских, здесь, на Руси, и в далекой Америке».

После службы, меня и «бояр Александра и Рената» пригласили в Грановитую палату на царский обед, где нас, впрочем, посадили за один из боковых столов. Что было логично – в местной иерархии, мы находились на нижних ее ступенях, даром что я считался князем, а ребята – боярами. Зато сам обед был намного пышнее, а количество блюд не в пример больше, чем в Вязёмах. После обеда, нас повели на аудиенцию к Борису.