Голливудский мустанг - [155]

Кинозвезды, президенты, руководители студий, критики, зрители! Любыми средствами — обольщением, угрозой, игрой — режиссер должен заставить их делать то, что ему нужно, смотреть на вещи его глазами, любить его, восхищаться им.

Добившись всего этого, заставив студии доверять ему судьбу миллионов долларов, он все же чувствовал, как много значит для него мнение, уважение одного усталого, старого, умирающего… да, умирающего… человека. Джок удивлялся этому. Если бы Карр не умирал, для Джока не было бы столь важным услышать от него сейчас какие-то слова.

Джок Финли отчаянно нуждался в том, что мог дать ему лишь Престон Карр. В чувстве равенства, уважении, любви.

Он хотел обрести это сейчас. От Престона Карра. Услышать слово, увидеть улыбку, кивок, означающие: «Ты молодец, малыш, ты не хуже нас. Я знаю, что ты станешь великим режиссером. С моего благословения».

Нас постоянно преследуют легенды нашей молодости. Мы взрослеем, перерастаем их. Меньше думаем о наших достижениях, чтобы не сравнивать их с этими легендами. Прошлое покрывается туманом. Его герои остаются гигантами, отбрасывающими на нас тени до конца наших жизней. Даже сознавая то, что будет отбрасывать тень на наших сыновей, мы оглядываемся на прошлое, на его гигантов, хотим быть такими же большими и сильными.

Мы посмеиваемся над ними, но нуждаемся в них, в их одобрении, чтобы идти дальше, обретать большее величие.

Джок нуждался в этом сейчас. А еще он хотел объясниться, если это возможно, по поводу той сцены с мустангом. Если он не сумеет оправдаться сейчас, он никогда это не сделает.

Все пустяки, о которых он говорил, закончились. Он выразил свою радость по поводу того, что Дейзи выдержала испытание мужественно. Сообщил прогноз, сделанный врачом. Сообщил о радужных надеждах, которые глава студии возлагал на картину. Запас подобных фраз иссяк.

Но осталась одна важная вещь, о которой ему хотелось поговорить.

Дыхание Карра, лежавшего с закрытыми глазами, было поверхностным, неглубоким.

Актер открыл глаза, словно выходя из старческой дремоты, и медленно перевел взгляд в сторону Джока.

— Прес… Я хочу объяснить насчет той сцены. Я поступил так, не только ради себя, но и ради вас. Я не хотел, чтобы вы до конца жизни говорили себе: «Я сделал бы это лучше, если бы мне дали шанс, позволили все повторить».

Вам знакомо разочарование, неудовлетворенность, с которыми актер покидает проекционную, говоря себе: «Черт возьми, мы могли сделать это лучше». Это чувство усиливается во время просмотра. Наконец, на премьере, когда все остальные вежливо аплодируют, вы ощущаете горечь во рту и говорите себе: «Идиоты! Если бы они увидели, как мы могли, должны были сделать это, они бы сейчас кричали от восторга». Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно?

Карр не улыбнулся, не подал никакого знака. Только его глаза закрылись.

— И я подумал — дам ему шанс. Не буду просить его. Он — великий человек с поразительным чутьем. Я помещу его в неожиданную ситуацию. Если он почувствует, что у него нет на это сил, он прервет сцену. В другом случае он проявит свое величие. Сыграет так, что…

Джок не сразу смог подыскать нужные слова. Он говорил слишком быстро.

— … эта сцена станет памятником его актерской карьере.

Карр открыл глаза. Посмотрел на Джока. Глаза актера, которые были способны поведать многое зрителям, сейчас ничего не говорили Джоку. В них не было ни враждебности, ни прощения, ни понимания, ни осуждения. Если Карр и сердился, то это нельзя было увидеть. Он слишком устал, чтобы осуждать. Карр посмотрел на потолок, потом закрыл глаза.

— В тот миг, когда вы заколебались, Прес, о чем вы думали? Продолжать сцену или нет? Вы разозлились? Или… возненавидели меня? Я хочу знать!

Ответа не было.

— Даже если вас охватила ненависть, признаюсь, я поступил бы так снова. Для меня самое важное — сделать сцену живой и запечатлеть ее. Все остальное отходит на второй план. Все!

Прес повернул голову в сторону Джока. Бросил на него резкий, внезапный взгляд. Джок походил сейчас на боксера, пропустившего удар. Он замолк на полуслове. Если Престон Карр намерен заговорить, не нужно мешать ему. Но Карр не заговорил. Он просто смотрел и ждал. Его дыхание оставалось поверхностным, экономным.

— Вы бы хотели, чтобы я удовлетворился меньшим?

Карр не ответил.

— Вы хотели, чтобы сцена получилась превосходной. Идеальной! Верно?

Я помню — вы просили меня о том, чтобы я никогда не пытался поймать вас врасплох. Перед включенной камерой. Однако эту сцену нельзя было снять иначе. Ваша неподготовленность породила ощущение подлинной, смертельной опасности. Это навсегда останется на пленке. Я должен был так поступить! И теперь благодаря мне вы имеете в своем активе сцену, являющуюся шедевром.

Да, именно шедевром! Это слово появится на обложке «Лай-фа». Возле вашего портрета. «Рождение шедевра»! Это — компенсация за все. Объяснение всего.

Или это недостаточное утешение? Может быть, мне следовало оставить вас таким, каким я увидел вас. Престон Карр, отставная звезда, владелец ранчо, лошадник, инвестор, холостяк, любовник, человек, наслаждающийся комфортом. В конце концов, вы это заслужили. Боролись за это и одержали победу. Большую, чем любой другой актер! Может быть, это вызвало во мне неприятие. Может быть, я сказал себе: «Я встряхну этого богатого, удобно устроившегося человека, который привык к самой лучшей еде, к самым лучшим напиткам и женщинам. Взбудоражу его! Докажу ему кое-что!»