Гоголь - [167]

Как последний отзвук этой бури, невидимо для посторонних глаз пронёсшейся в душе Гоголя, звучат строки его письма к сестре Елизавете Васильевне весной 1850 года: «Наше дело: любим ли мы? А платит ли нам кто за любовь любовью, это не наше дело… Наше дело любить. ТОЛЬКО МНЕ КАЖЕТСЯ, ЛЮБОВЬ ВСЕГДА ВЗАИМНА».

7

Заглянем в записную книжку Гоголя тех лет и прочтём, как он представлял себе эту любовь.

«1) Прежде всего обязанности мужа и жены вообще. Обязанности их прозаические, житейские: муж – хозяин своего отделенья, жена – хозяйка своего отделения. Тот и другая идут своей дорогою, соединяются в семье. Здесь ещё одна только половина брака.

2) Муж, избравши себе поприще и путь, избирает жену, как помощницу, которая, кроме того, что, оградивши его от всех развлекающих занятий, доставив ему свободное время возложеньем на себя всех забот домоводства и мелочей жизни (могла ли эта «теория» сойтись с образом жизни и привычками Нози?" – И. З.), служит ему возбуждающею, стремящею силою, небесным звонком, зовущим его ежеминутно к его делу. Она – часть его мысли, живёт в его деле…

Год приготовленья к супружеству, чтобы осмотреть всё и вступать как в знакомый дом, где известно всякое место, чтобы быть в состоянии с того же дня пойти как по знакомой дороге, олицетворив в себе порядок и стройность. Всё распределено вперёд, час минута в минуту и, осенясь крестом, приниматься за дело, как в строгом монастыре, как в строгой школе. Кто повелевает… (Фраза не закончена. – И. З.) Но всё утверждено ещё прежде: оба они невольники установленного ими закона».

Строки эти вписаны Гоголем в книжку после записей о посещении Иерусалима и Петербурга в 1848 году. Их можно считать прямо относящимися к роману с Вьельгорской. Но не для неё был этот строгий устав. Не так она была воспитана, чтоб запереть себя в монастыре и школе. Ещё в Париже графиня-мать беспокоилась за её легкомыслие и жаловалась Гоголю, что Нози, не дай бог, влюбится, и тогда пиши пропало, потому что влюбится, да не в того. О том, что Анна Михайловна слишком увлекается «польками» и легко смотрит на жизнь, предупреждала его и Смирнова.

Но он был уверен, что та духовная игра, которую она вела с ним (для него это была не игра), приведёт к его полному торжеству над нею и в области чувств.

Вскоре после этой записи в книжке есть строка: «Nosy and then». В переводе на русский это означает «НОЗИ и ТОГДА». Что значит «тогда»? «Тогда» или «после»? Во всяком случае, это обозначение какого-то действия во времени, которое должно совершиться. Не станем гадать, заметим только, что и в записной книжке Гоголя среди адресов, деловых записей и набросков ко второму тому есть и имя Анны Михайловны Вьельгорской.

Настоятель «монастыря» остался при своём монастыре, она – за оградою его. Но «отвлеченье», которое пережил Гоголь, дорого стоило ему.

Оно было ударом по его личному самолюбию и по самолюбию «идеи», которая лежала в основе романа. Ещё один выход на люди, попытка прямым образом повлиять на действительность не удалась. Отдавшись своему «отвлеченью» на миг, он тем не менее отдался ему полностью. Роман нанёс урон его спокойной жизни, её распорядку, он ворвался в его келью как вихрь и снёс все предметы. «Гляди и любуйся красотой души своей, лжесвидетель, клятвопреступник, первый нарушитель закона и святыни, думающий быть христианином и не умеющий пожертвовать пылью земной небесному…» – эти слова, которые он вписал в ту же записную книжку, обращены Гоголем к себе.

Роман был изменой труду, клятвопреступлением по отношению к нему, жертвой «пыли земной». «Моя мерзость», «недостоинство моё», – пишет он H. H. Шереметевой, – «моя низость». Он клеймит и поносит себя за это отступленье от своих обязанностей. И в этом осуждении себя проявляется нравственный максимализм Гоголя. То, что для обыкновенного человека составляет обыкновенное событие, для него мерзость и падение.

Так же как в истории с «Выбранными местами», это был выход Гоголя за границы «милого искусства», отречение от него, несущее за собой и наказанье. Переход от учительства к «любви» был неестествен и чересчур тороплив. Это была натяжка ума, натяжка гордости, стремящейся преодолеть естественное, в один приём перескочить расстояние, которое необходимо для развития чувства.

Нетерпеливый, как и его герои, он именно жаждал какого-то внезапного «чуда», какой-то фантастической удачи, с какою всё сделается само собою. Но так в жизни не бывает. Титулярные советники не становятся вмиг королями, а коллежские регистраторы – членами Государственного совета.

«Поверьте, девушка не способна почувствовать возвышенно-чистой дружбы к мужчине; непременно заронится инстинктивно другое чувство, ей сродное, и беда обрушится на несчастного доктора, который с истинно-братским, а не другим каким чувством подносил ей лекарство».

Так писал Гоголь А. О. Смирновой 18 ноября 1848 года из Москвы. Он только что вернулся из Петербурга, и встреча в Павлине была свежа в его памяти. Он только начинал обдумывать её последствия и развязывать нить воображения. Как бы предвидя ситуацию, в которую он попадёт, он в интересах безопасности меняет всё местами: в положении доктора оказывается девушка, «беда» исходит не от него, а от неё.