Гоголь - [169]

Последнее письмо к Вьельгорским – точней, к одной только Софье Михайловне – написано Гоголем 29 мая 1850 года. «В России мне не следовало заживаться, – пишет он. – Я «странник», и моё дело – только «временный отдых на тёплой станции».

Глава вторая. Снова в дороге

Хотелось бы живо, в живых примерах, показать тёмной моей братии, живущей в мире, играющей жизнию, как игрушкой, что жизнь – не игрушка.

Гоголь – М. А. Константиновскому, апрель 1850 года

1

Теперь, когда отдых кончился, можно было снова подниматься в путь. Вновь звала его дорога – дорога Чичикова и дороги России. Хотелось «проездиться», посмотреть невиданные места и дать новую работу душе и глазу. Глаз истосковался. Накатанный путь из Полтавы в Москву, из Москвы в Петербург и обратно, дороги Европы, даже морской путь в Иерусалим представлялись ему теперь объезженными, заезженными. Он отвык от русского и от России, отвык на этих избитых дорогах, когда по сторонам мелькало одно и то же.

Желание свернуть в сторону всё сильней одолевало его. Он не был ни в Симбирске, ни в Нижнем, ни во Владимире (хотя тот совсем близко от Москвы), ни в Ярославле. Хотелось заглянуть и в северо-восточные губернии (хранительницы русской старины и языка), и на юг, где темперамент славянской природы сказался во всей силе. В мыслях маячила и Сибирь, куда, как уже решил он, должен был отправиться (не по своей воле) один из героев второго тома.

Всё теперь в нём работало на этот том, уже однажды написанный и сожжённый и вновь воскресший за годы скитаний в виде разрозненных набросков и глав. Всё, всё нёс он туда – и сведения из русской ботаники, и анекдоты, услышанные от знакомых и встречных, и записи о хозяйственных нуждах различных губерний, и собственные страдания и переживания этих лет. Память, всё ещё уязвлённая и болевшая, начинала тем не менее плодоносить – она отдавала себя поэме.

Не было минуты, когда Гоголь перестал бы думать о ней. Даже во время качки на пароходе, во время одинокого сидения на Мальте, в древнем Назарете, где их с Базили застал дождь и где они просидели два дня у стен Святого Града, и в Москве, когда он, запертый в своих двух комнатках на Никитском, ждал вестей из Петербурга.

И в дни «тревог и колебаний» не оставлялась работа. Смешной сюжет вырабатывался в не смешной, что-то произошло с его Чичиковым, как и с ним самим, и, хотя он называет его в письмах «скотина Чичиков», это ласковое название: он уже привязался к своему герою, хотя, кажется, привязаться к нему трудно.

На смехе, на извечном его даре, в котором он начал сомневаться и от которого было отрёкся, и на проповеди, которая тоже была его стихией, и стал он возводить новое здание новой части поэмы. Начал возводить, приневоливая себя и стараясь помирить раздваивающие её начала.

Порой, развеселясь, он смотрел на Чичикова как на вечного своего попутчика, оба они как «барки среди волн» качались – один по чужеземным, другой по русским дорогам, оба были одиноки, и поклажа у них была одинаковая – у Чичикова чемодан и шкатулка, у Гоголя чемодан и портфель. Чичиковские бумажки заменяли Гоголю его бумаги, которые он, как и Павел Иванович, ни на мгновение не отпускал от себя, спал и ел с ними, а садясь в экипаж, ставил портфель между ног или под руку и, дремля, опирался на него рукой.

Когда был начат второй том? Ещё во время переписывания первого. Когда был начат он в мыслях? Может быть, ещё тогда, когда Гоголь набрасывал главы первого. Но стал складываться он как капитальное здание а капитальная мысль после выхода в свет «Мёртвых душ». Отклик России на них стал одним из соавторов Гоголя в строительстве второго тома.

В то время когда Гоголь переписывался с Вьельгорской и надеялся на изменение своей судьбы, второй том медленно, но верно подходил к завершению. Л. И. Арнольди, совершивший с ним летом 1849 года путешествие в Калугу к своей сестре А. О. Смирновой, вспоминает, что однажды, будучи у Гоголя на квартире, заглянул из любопытства в его тетрадь, лежащую на конторке, и прочитал слово «генерал-губернатор». Генерал-губернатор – князь – появляется у Гоголя в конце второго тома, стало быть, уже в середине 1849 года том этот был, по-видимому, вчерне готов. Готов или набросан во всех своих частях, так как речью князя перед чиновниками города и его отъездом в Петербург, как и отъездами остальных действующих лиц, хотел Гоголь закончить вторую часть поэмы.

То был финал всеобщего разъезда – герои Гоголя как бы скрывались во глубине России, выполняя его заветную мечту самому окунуться в неё, попробовать русской жизни и набраться русского духа. Уезжали из Тьфуславля Муразов и Хлобуев, выезжал Павел Иванович Чичиков, и, произнёсши перед своими крестьянами прощальную речь, отбывал в сопровождении жандарма в Сибирь Тентетников. (Эту прощальную речь Тентетникова и читал Гоголь С. П. Шевыреву на его даче летом 1851 года.)

Калуга – первый город, который Гоголь посещает после зимнего сидения в Москве. Он едет к старому другу Александре Осиповне зализать раны, пожаловаться, а заодно пощупать своими руками губернию, пошевелить русскую тину, как Балда у Пушкина шевелит верёвкой море.