Годы испытаний. Книга 1. Честь - [124]

Политрук встал, поморщился от боли, расправляя руки и подтягиваясь.

— Суставы мои опять загудели, к перемене погоды…

Миронов как-то сразу сдружился с политруком и, несмотря на то, что тот был старше более чем вдвое, доверял ему, как товарищу.

— Понимаешь, Иван Андреевич, сделал я одну оплошность, с тобой не посоветовался…

Хромаков, улыбаясь, посмотрел ему в глаза.

— Что же это за оплошность? Говори!

— Отпросился у меня командир отделения — дом у него здесь близко. А вдруг не вернется?… Что тогда делать?

Политрук задумался.

— Фамилия его?

— Полагута.

— Этот богатырского сложения парень? Работает он как вол — трудолюбив… Познакомился я с ними со всеми тогда, когда позиции готовили. Как же, помню! Но замкнутый он какой-то… Вот дружок его — Еж, тот остер на язык и весь наружу. Ну, а сам как думаешь — вернется?

— Не знаю.

— А надо знать. Как же это, с людьми воевать и не знать их?

— Да так-то он себя показал с хорошей стороны, исполнительный, смелый, честный. — И Миронов рассказал о случае с телком.

Хромаков рассмеялся от души и ободряюще похлопал Миронова по плечу.

— Так чего же тебе за него тревожиться? Такой не подведет. Таким мы должны верить. Ты вот, наверно, и в Наташу не веришь?

— Это почему же? — удивился Миронов.

И Хромаков рассказал ему о своей беседе с Наташей.

3

Домой в Долгий Мох Андрей шел, стараясь не попадаться никому на глаза. «Кто поверит, что меня отпустили? Подумают, дезертировал».

Надвигались густые сумерки, и, чтобы не сбиться с пути, Андрей выбрался из зарослей. Постоял, прислушался (ему казалось, что кто-то шел за ним сзади) и, облизав кровь, выступившую из расцарапанных рук, решил идти на отдаленный шум машины. «Там, наверно, дорога…» Но только он свернул влево и стал пробираться сквозь густой кустарник, как доносившийся шум машины пропал. «Неужели заплутался?» — подумал он. Андрею стало неловко за себя: «Как это я, лесной житель, вдруг заблудился, как ребенок?»

С каждым часом заметно темнело. Надо было торопиться. Вот началось редколесье.

«Значит, где-то близко должна быть дорога или поляна». Вскоре он вышел на поляну, на которой лежали кучи свеженарубленного соснового молодняка. «Видно, артиллеристы нарубили для маскировки», — подумал Андрей. Снова послышался шум автомашины. Андрей юркнул в кусты, упал на землю и затаился в молодом орешнике. Мимо промчалась полуторка, донося до него запах бензина. Когда машина исчезла, Андрей, озираясь, вышел на дорогу и устыдил себя. «Прячешься, как своровал что…» Прислушался, кругом ни звука. Глухая лесная тишина притаилась повсюду. «Торопись, Андрей», — говорил ему внутренний голос.

За поворотом дороги показалась деревня. «Вот он, Долгий Мох». Учащенно забилось сердце. На опушке ходила запряженная лошадь и, наклоняя большую, с одним ухом голову, рвала жадно траву. «Видать, шибко голодная… А где же хозяин?» — подумал Андрей. Он направился к лошади и услыхал доносившиеся из кустарника хрипловатые голоса. В кустах лежали два бойца. В сумерках лица их трудно было различить. Они курили, изредка перебрасываясь словами. У одного из них левая забинтованная рука висела на подвязке. Андрей подполз к ним поближе.

— Давай-ка, Иван, вернемся, — предложил раненый.

— Куда? Ты же тяжело раненный. И голова у тебя слабая… Качаешься как пьяный… Того и гляди упадешь…

— Голова у меня крепкая, да крови много ушло, вот и качает…

— Хоть ты мне и друг, но пойми же, не могу нарушать я приказ. Тебя в госпитале подлечат, и вернешься.

— Чудак ты, Иван, или не понимаешь меня. Какой же к черту госпиталь, если немец нож к горлу приставил? Родная деревня моя километров двадцать отсюда…

«У всех сейчас общее горе, а я о своем горе только пекусь, — упрекнул себя Полагута, почувствовав, как лицо его опалило огнем стыда. — Может, немец нас и гонит так скоро, что каждый о своей шкуре больше думает?»

Отпрашивался он у Миронова с твердой решимостью устроить свою семью и, если потребуется, задержаться. «У других семьи далеко, и им ничего не угрожает, — думал он. — А у меня… Не погибать же детям и жене… Пусть меня накажут, но каждый на моем месте сделал бы так же», — убеждал он себя. Но, услышав разговор двух бойцов, Полагута заколебался. Как же ему поступить? «Приду домой, увижу, что мне делать». И он ускорил шаг по направлению к родному дому.

4

При отходе дивизии к Днепру Зарницкий был тяжело ранен при бомбежке в обе руки, и Русачев отправил своего начштаба, несмотря на его протесты, в медсанбат. Обязанности начальника штаба перешли к майору Харину.

На другое утро майор вызвал к себе Жигуленко и стал говорить о том, что им недоволен начальник разведки, так как он несерьезно относится к своим служебным обязанностям. Это необоснованное обвинение вывело из себя Евгения. Он стал спорить с Хариным. Тогда тот сказал, что в политотдел дивизии поступили сигналы о панибратстве и пьянстве Жигуленко с подчиненными ему разведчиками. Зная резкий характер Жигуленко, он нарочито говорил с ним вызывающе.

— Недавно вас выдвинули, как молодого командира, а вы не дорожите оказанным вам доверием. Придется, — добавил он начальственно, оглядывая Евгения, — снимать вас как не справляющегося с обязанностями.