Годы бедствий - [73]
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. Снова в родных местах
Уже стемнело, красный диск солнца скрылся на западе. Было время ужина. Сяо-ма в сумерках шел по заснеженной дороге и думал: «Где-то теперь дядя? Жив ли, или, может, его убили японские солдаты? А тетушка Чжао, дядюшка Го У, Да-бао, Сяо-ню? Живы ли они? А вдруг Душегуб и Чжао Лю сейчас в деревне; ведь они схватят меня, и тогда моя песенка спета!» Эта мысль испугала его, и он решил, прежде чем входить в деревню, разузнать обо всем у кого-нибудь из знакомых.
Приблизившись к восточным воротам города, он от неожиданности вздрогнул: стоявший здесь раньше большой храм был разрушен, городская стена пробита снарядами. У городских ворот теперь стояли не «серые крысы»[53], а японские солдаты, рядом с ними виднелось несколько одетых в японскую форму китайцев — они особенно свирепо обращались с проходящими. По обе стороны ворот большими белыми иероглифами были выведены надписи: «Да здравствует дружба Китая и Японии!» и «Боритесь с коммунистами — помогайте поддерживать общественный порядок!» Вокруг было множество засыпанных снегом воронок от бомб и снарядов. Одичавшие собаки бродили около трупов жителей города.
Эта картина напомнила Сяо-ма то, что рассказывал дядя Лао Хэй об оккупированной Корее, и снова наполнила его сердце гневом. В это время в город возвращалась группа детей, ходивших собирать в поле топливо. Худые, измученные, они несли в корзинках обгоревшие щепки, какие-то обломки. Некоторые несли в руках снятые с убитых ботинки. У Сяо-ма не было «удостоверения о благонадежности», и, затесавшись в толпу ребятишек, он вместе с ними прошел в город.
На улицах валялись кирпичи, обломки черепицы, то тут, то там темнели ямы. Сяо-ма шел на запад самыми узкими и темными переулками. Нигде не было видно людей; не было слышно обычного кудахтанья кур. Цзинхай раньше, до японцев, был красивым торговым городом с речной пристанью. Теперь же он словно вымер, только на стенах белели лозунги: «Да здравствует дружба Китая и Японии!» и «Приветствуем японскую императорскую армию!» Сяо-ма становился все мрачнее. Он пошел к мосту. Но что это? Большого, широкого деревянного моста не было! Только посредине реки сиротливо торчали быки. Сяо-ма вышел к реке, нашел место, где лед был покрепче, и перешел на другую сторону. На этом берегу Сяо-ма часто пас лошадей, косил траву, помогал Фэн-цзе полоскать белье. Летом, лежа в густой траве, он слушал здесь пение иволги и вдыхал дурманящие запахи трав. Он любил наблюдать за полетом мотыльков над рекой, за играющей в воде рыбой… А теперь от этого ничего не осталось! На глаза ему попадались только воронки от бомб, кости погибших, зола пепелищ, пустыри. И слышал он только выстрелы, завывание собак, шум ветра да крик совы…
Миновав деревню Юйтяньчжуан, Сяо-ма в душе обрадовался: «Наконец-то добрался! Теперь надо бы повидать кого-нибудь из знакомых! — но тут же забеспокоился: — Если эти типы — Душегуб и Чжао Лю — сейчас в деревне, то как мне быть?.. Как отомстить? — и на него снова нахлынули воспоминания о гибели родных, о своей сиротской жизни. — Сейчас я, как маленькая ласточка, возвращаюсь в родную деревню, но не знаю, жив ли мой дядя, существует ли эта деревня вообще?..» От таких мыслей в сердце его вспыхивала ненависть.
Наконец за плотиной он увидел родную деревню Люцзябао. В ней ни огонька, как на кладбище, не слышно ни единого звука. Кругом стояла мертвая тишина. Сердце Сяо-ма учащенно забилось, весь он напрягся: ему хотелось сломя голову броситься туда, но побоялся, как бы его кто не увидел, — на небе ярко светила луна.
Сяо-ма устал, его мучил голод. Он решил в укромном месте дождаться, пока все уснут, и только тогда пробраться в деревню и разузнать о местопребывании дяди. Он свернул на запад и забрался на родовое кладбище семьи Лю, где присел около одной высокой могильной насыпи. Он смотрел на могилы и думал о своих врагах. Увидев около одной из могил каменный светильник, он сильным ударом ноги отбросил его в сторону.
Сяо-ма покинул кладбище только тогда, когда, по его мнению, все уже уснули. Согнувшись, словно маленький воришка, он осторожно пошел вдоль освещенной луною улицы. На стенах домов и землянок пестрели японские лозунги. В деревне стояла мертвая тишина: не кудахтали куры, не лаяли собаки, не кричали младенцы, словно здесь все давно вымерло. Только из-за реки доносились выстрелы и где-то далеко-далеко выла собака.
Осторожно, с громко бьющимся сердцем Сяо-ма вошел во двор к тетушке Чжао. Он прошел по запущенному двору и тихо постучал в окошко.
Тетушка Чжао и ее дочь Мин-эр еще не спали. Они лежали на кане и тихо разговаривали. Послышался скрип шагов по снегу. Тетушка Чжао подняла голову и выглянула в окно. Увидев силуэт человека, она, дрожа от страха, спросила:
— Кто там?
Узнав голос тетушки Чжао, Сяо-ма обрадовался и тихо ответил:
— Это я, Сяо-ма, тетушка!
— Ай-й-я! Дитя, откуда это ты? Мин-эр, быстрее открой дверь!
Девочка поспешно набросила на себя одежонку, соскочила с кана и босиком бросилась к двери. Отвязав веревочку, которой дверь была привязана, она толкнула ее и выскочила наружу.
