Годы бедствий - [72]

Метель постепенно прекратилась. Над домами появились дымки — в деревне завтракали. Сяо-ма выбрался из своего убежища, отряхнулся от половы, почистил одежду, протер глаза и решил зайти в деревню.

На первой же улице он увидел сытых, тепло одетых ребятишек, которые весело играли в снегу. При виде этих довольных ребят ему стало больно. Но, приободрившись, он прошел мимо них и постучался в первые же ворота, намереваясь попросить милостыню. За воротами громко залаяла собака, и один из игравших мальчиков бросил в Сяо-ма большим снежком. Он попал ему в голову, и дети весело рассмеялись. Сяо-ма замахнулся на ребят, и те испуганно разбежались.

Сяо-ма знал, что, когда просишь милостыню, свой гнев лучше упрятать далеко в сердце, и двинулся к следующему дому. Там он, с трудом раскрыв рот, попросил:

— Дяденьки и тетеньки, дайте что-нибудь поесть! — Но на его длительные просьбы никто так и не откликнулся.

Так, отбиваясь от собак, Сяо-ма обошел полдеревни, кое-где ему выносили поесть. Повсюду на него лаяли собаки, детишки бросали в него снегом, а он со слезами на глазах шел от дома к дому.

Уже после полудня Сяо-ма почувствовал, что немного утолил свой голод, и тогда двинулся дальше в путь.

При выходе из деревни Сяо-ма нашел выброшенные старые опорки; он подобрал их, надел на ноги и крепко привязал. Снег искрился под яркими лучами солнца. Сяо-ма шел по усеянной ямами проселочной дороге, холодный ветер бросал ему в лицо острые иглы снега и пробирал мальчика до мозга костей. Внезапно стемнело — начался буран. Нигде не было видно ни деревни, ни кумирни, ни птицы, ни зайца. Сильный ветер не давал дышать. Сяо-ма весь дрожал. Наконец он почувствовал, что дальше не может сделать ни шагу. Ноги и руки его одеревенели, он совсем уже ничего не понимал и замертво повалился на занесенную снегом дорогу. Ветер медленно заметал его снегом, и на дороге рос снежный сугроб.

В это время на дороге появилась телега, запряженная белой лошадью. Правил телегой, старый возница по имени Ван Хай-мин. Он был батраком у одного помещика в южной части уезда Цзинхай и сейчас возвращался из Тяньцзиня, куда его посылал хозяин продавать капусту. Метель застала его в дороге.

Неожиданно Ван увидел, что путь преградил какой-то сугроб. Большой жизненный опыт подсказал ему, что это не иначе, как засыпанный снегом человек. Он остановил лошадь, соскочил с телеги и нагнулся над сугробом: действительно, человек — из сугроба торчала нога. Тогда старик разгреб снег, всмотрелся и вскрикнул:

— Ай-яй-яй! Да никак это ребенок!

Он рукой смахнул снег с губ мальчика и приложил руку к сердцу — оно еще медленно билось. Тогда старик облегченно вздохнул, успокоился, снял с себя рваный ватный халат, завернул в него мальчика и положил его на телегу, прикрыв еще сверху брезентом, которым раньше была накрыта капуста.

«Нужно выходить бедного мальчика!» — эта мысль не давала старику покоя. Он взобрался на телегу и, взяв мальчика на руки, крепко прижал его к своей груди. Телега, поскрипывая, покатилась дальше.

Толчки телеги и тепло постепенно вернули Сяо-ма сознание. Он открыл глаза и увидел, что его прижимает к груди какой-то незнакомый старик. Сяо-ма вспомнил, как когда-то его обнимали отец и мать. И у мальчика сразу появилось какое-то неизъяснимое чувство благодарности к этому старику, который держал его на коленях. Он заплакал от избытка чувств, освободил руки, крепко обнял старика и, захлебываясь, проговорил:

— Папа!..

Старик своей шершавой старческой рукой погладил мальчика по голове:

— Как тебя зовут?

— Сяо-ма.

— Как же твои родители позволили тебе выйти в такую холодину?

— Нет у меня родителей, я один… — печально ответил Сяо-ма. — Я иду в Цзинхай искать своего дядю. Дороги я не знаю, денег у меня нет ни на езду, ни на пищу. Живу только на подаяние. Если бы не ты, отец…

— Эх, дитя! Оба мы одинаковые горемыки. Я довезу тебя в Цзинхай.

— Отец, с тех пор как умерли мои родители, я много горя хлебнул в исправительном доме. И никогда я не встречал человека, который бы так ласково отнесся ко мне, как ты. Я теперь буду тебя всегда так называть — отец. Можно?

Оба — и старик и мальчик — предались горестным воспоминаниям. Сяо-ма думал о своих врагах, о невзгодах, выпавших на его долю. Старый Ван тоже вспомнил свою горькую жизнь.

Теперь у Сяо-ма появилась надежная опора в пути. В ночлежках старина Ван укладывал Сяо-ма на самое теплое место кана, кормил его тем же, что и сам ел, — словом, обращался с ним, как с родным сыном. Такое счастье и во сне не могло присниться Сяо-ма. Они рассказывали друг другу о своей жизни, говорили друг другу задушевные слова, сочувствовали друг другу и успокаивали друг друга.

Когда через три дня они подъехали к городским воротам Цзинхая и надо было расставаться, у обоих защемило сердце. Сяо-ма соскочил с телеги на землю и низко поклонился старику Вану:

— Отец, когда я рассчитаюсь со своими врагами, мы с тобой обязательно встретимся!

Старик Ван посмотрел на Сяо-ма, улыбнулся и кивнул головой. Затем он щелкнул бичом, и телега покатила дальше на юг.

Сяо-ма смотрел вслед телеге и махал рукой, пока она не скрылась из виду.