Год крысы. Видунья - [46]

* * *

Через неделю от Сурка ушли двое батраков. Один — со скандалом, по недосмотру скормив волкам пять хозяйских овец, зато другой по уговору, отработав два года. Этот увёл с собой корову — дойную трёхлетку, может, ещё и стельную, в общем стаде паслась. Сурка аж перекосило, когда бывший батрак на неё веревку накинул. Но уговор есть уговор: любую по выбору, кроме племенных.

Рыска проворочалась полночи. Корова за два года! А ведь Рыска работает на Сурка уже восемь лет. Ну, положим, не пни на вырубке корчует, но ведь тоже без дела не сидит, весь день что-то делает — а частенько и ночами при лучине глаза слепит.

С коровой и замуж можно. Не жёнкой, а женой. Не за вдовца или богатого старика-сластолюбца, а за нормального парня. Хоть того же кузнецова сына — ну и пусть косой, зато добрый. Корова — это уже полхозяйства! Никто потом попрекать не будет, что, мол, в одних лаптях тебя взял.

Утро началось наперекосяк. Жёнка подняла кухонных служанок на две лучины раньше обычного, и те, шёпотом кляня мужиков во главе с Сашием, принялись за работу. Завтра ринтарцы отмечали великий праздник — День Бабы. По преданию именно в этот весенний день Богиня Хольга, осерчав на ленивого мужа, объявила, что отныне пальцем не шевельнёт по хозяйству. И пришлось бедному Сашию самому и солнце по небу пихать, и дороги прясть, и души по земле рассевать. К вечеру приполз к супруге на коленях и взмолился о пощаде!

С той поры и повелось: один день в году ринтарские женщины сидели сложа руки, дабы напомнить мужьям, на ком дом держится. А дабы оный за это время не рухнул, все бабские дела следовало переделать загодя да вдобавок напечь праздничных пирогов и навертеть голубцов.

Праздник тихо ненавидели обе стороны, и скандалов на следующий день было столько, что впору называть его Днём Скалки. Но против традиции не попрёшь, и Фесся яростно месила утробно чмокающее тесто, а жёнка разбирала капустный вилок, орудуя ножом с видом живодёра. Мужикам им на глаза лучше было не попадаться, и батраки затихарились на крылечке, пуская по кругу цигарку с виноградным листом и конопелью.

К обеду, когда женщины устали, а дел оставалось немерено, раздражение достигло предела. Рыска, всё ещё погруженная в мысли о корове, столкнулась в сенях с Фессей, и оба горшка — с простоквашей и варёной свеклой — упали на пол, разбившись и перемешавшись. Служанка, обычно спокойная и снисходительная, вспылила и обозвала девушку неуклюжей бестолочью, которую даже медведь косолапый в жены не возьмёт. Рыска в слезах выскочила во двор, мигом став мишенью для батрачьих шуточек. Щипок Пасилки стал последней каплей: девушка ляснула в ответ пощечину («О-о-о-о!» — восхищённо засвистели и загукали батраки) и, закусив губу, как корова удила, быстро пошла к парадному крыльцу. Видеть больше этот хутор не могу! Хватит, наработалась за спасибо — причём и того не дождёшься!

* * *

Сурок сидел за столом, заваленным бумагами — были тут и витиевато составленные, на пять страниц, договора на мелованной бумаге, и клочки рукописных расписок, — и гонял костяшки по счётам.

— Чего тебе? — бросил он, мельком глянув на служанку.

Рыска оробела и вцепилась в край передника, как крыса в потолочную балку.

— Я… хозяин, мне на позатой неделе семнадцать исполнилось.

— Да-а-а? — Сурок поглядел на неё уже внимательнее, подольше. Девушка аж потянулась к вырезу рубашки, как будто расползающемуся под дядькиным взглядом.

— Ну вот я и подумала: пора бы мне… — пробормотала она.

— Замуж, что ли, собралась? — подозрительно перебил Сурок. — Ты это брось, у меня на тебя другие виды! Или нагуляла уже с кем?!

— Нет, — Рыска обиделась, гордо задрала подбородок и отчеканила: — Я хочу корову. За то, что восемь лет на вас работала.

— Коро-о-ову? — Хуторянин брезгливо оттопырил нижнюю губу. — Работница, ишь ты… нахалка. Корову я батракам плачу.

— А я кто?

— Приживалка нищая! Из жалости держу, потому как батюшке твоему кормить тебя нечем.

Девушка аж поперхнулась.

— Отчиму, — брякнула она, сама ошалев от своей наглости.

— Молчи уж, дура! — скривился хозяин. — Нашла чем хвастать. Скажи спасибо, что он позор твой прикрыл, дочерью назвал.

Рыска злобно прищурилась:

— Хороши же у вас приживалки: раньше петухов встают, позже котов ложатся, чтобы всю работу успеть переделать! Вот пойду к судье в город…

— Зачем тебе корова, голодранка? — сменил тон Сурок. Девчонку-то он брал у брата «за хлеб и ночлег», но только на три года. Потом ни Колай не напоминал, радуясь, что саврянское семя больше не мозолит ему глаза, ни Сурок забрать её не требовал: работница из Рыски вышла отличная, умелая и проворная. Две коровы она уже точно выслужила, а спасённая Рыжуха десятка стоила. Но не отдавать же их дуре-девке! — Где ты её держать, пасти будешь?

— Придумаю, — огрызнулась Рыска. — Захочу — продам, захочу — приданым сделаю. С коровой-то у меня живо жених найдётся.

— Такая же крыса безродная, как ты? Не выдумывай. Тем более, что искать тебе никого не надо: вот остепенится Пасилка и возьмет тебя в жёнки. Будет у тебя тогда коро-о-ов… — Сурок широко зевнул. На Рыску пахнуло гнилью, к горлу подкатила тошнота. — Иди, девка, работай. У тебя ж завтра праздник.