Год, Год, Год… - [41]

От жизни двора неотделим был также стрекот материного «Зингера». С некоторых пор мать за шитье брала не деньгами, а вещами. Дом стал полон самых разнообразных вещей, которые мать собирала продуманно, с особым умыслом. Своего назначения дожидалась толстая, из хорошей деревенской шерсти постель. Тюфяк широкий — на двоих. Стефан чувствовал, что женитьба становится для него делом все более трудным, остается разве что, закрыв глаза, ткнуть пальцем наугад — а там уж что бог пошлет, хорошая ли попадется, плохая, это уж как судьба распорядится.

— Бывает же, люди в поезде по дороге в Тифлис знакомятся, в два дня женятся, а потом такая жена выходит, залюбуешься.

Стефан:

— То есть?

— То есть хочу сказать, от мужчины зависит, какая у него жена.

— Верно, — кивает матери сын.

А тюфяк и верхнее одеяло остаются нетронутыми, оседают под собственной тяжестью, старятся. Еще мать перо заказала. Перо привезли, и к тюфяку и одеялу прибавились две гигантские, по пуду каждая, подушки. И тоже стали дожидаться благословенной супружеской пары, которая должна была состариться на этих подушках в счастье и благополучии.

И снова все перемешалось в памяти, все, что было за этот месяц отпуска, все стало прошлым, воспоминанием и оборвалось на вокзале. Они вышли из такси.

— Дверь крепче захлопни, мамаша, — сказал таксист.

Мать не расслышала. Перрон, зеленые вагоны… Пар из-под вагонов, дым, от дыма и пара будто бы в тумане все. Заплаканное лицо матери сквозь туман.

Издали донеслась музыка и нарушила тишину ночи. Кто-то снова включил приемник в окрестностях больницы и слушал виолончельный концерт.

— Гранадос. «Испанский танец». — Нора сама удивилась, почему она сказала это вслух, и вдруг почувствовала, что соскучилась по музыке. — Кто-то всегда в этот час включает приемник.

— Кто может быть, Саак? — спросил врач.

Саак поднял голову, прислушался.

— Миша. Председатель.

— Он близко живет? — спросила Нора.

— Чуть повыше больницы. Холостой парень, свободный.

Саак пошел провожать Нору. Справа, на взгорке стоял дом, дверь в доме была распахнута, и голос виолончели вытекал из двери и мягко расстилался по ночи. «Надо приемник купить, — подумала Нора и изумилась: — Да что же это я, ведь я уезжаю отсюда, не хочу здесь быть, что же я приемники себе задумываю… Удивительно, словно два человека во мне — один, что решил твердо уехать, и другой, что поневоле почему-то смирился и про приемник вот думает, думает, какие ботинки заготовить к зиме, как поудобнее устроиться…»

— Так что, — сказал Саак, — комната Стефана очень удобная, особенно зимой. Вы не знаете еще, какая у нас грязь бывает, лучше ближе к больнице жить. От меня ведь два шага до больницы…

— Хорошо, Саак, я подумаю… Не надо меня больше провожать, я тут одна уже дойду. Спокойной ночи. Спасибо.

Саак смотрел ей вслед: «Какая же она красивая. И что это в село приехала? Наверное, случилось что-нибудь…»

Медсестра Офик спала. Лежала ничком, лицо в подушку, ноги, как у ребенка, высунулись из-под одеяла, волосы разметались — медсестра Офик казалась красавицей во сне. «Лицо свое портит и грудь, — подумала Нора, — так нельзя лежать». Нора поправила одеяло и сказала вполголоса:

— Так нельзя лежать, Офик.

— Пришла, доктор? — Офик повернулась на спину, помятая щека была красная, в полосах. — Почему нельзя, доктор?

— Нехорошо для девушки.

Вторая постель ждала Нору — угол одеяла откинут, чистая, как в гостинице, постель. На столе — термос с чаем, ужин. Банка с вареньем под полотенцем обозначается.

Нора встала на пороге, выглянула в ночь. Тишина стояла. Тихо было, темно и печально.

Она вспомнила один из последних дней в городе. У них дома. Она со скукой разглядывала знакомые репродукции: Ван-Гог, Ренуар. А он, отчужденный, ушедший в себя, сидел в кресле, крутил под ухом маленький японский транзистор в белом футляре. От маленького транзистора исходила довольно громкая музыка.

Гость говорил о проблеме отцов и детей, о том, существует ли нынче такая проблема?

— Микаэл, — спросил отец, — существует? Ты как думаешь?

Микаэл вертел под ухом транзистор.

— Наверное, — сказал он. — И вы, — обратился он к гостю, — совершенно правы, дети не стоят отцов. Даже музыка, которую мы любим, называется легкой, а живопись, которую мы предпочитаем, она лишена деталей, наша жизнь лаконичная и требует быстроты, темпа…

— А мы не быстрые, мы без темпа, видали? — обратился гость с улыбкой к Аристо.

— Нет, — сказал Микаэл, видя, что его не понимают, — да нет же, наш век требует лаконичности, а мы болтовней заняты.

И снова гость ничего не понял.

— Я не говорю, что вы легкомысленны, — обиженно заявил он.

— Я тоже.

Просто ему хотелось послушать музыку, а гость мешал.

«Надо купить приемник. Или надо написать, пусть он этот маленький транзистор пришлет», — подумала Нора. Перед отъездом он сказал ей:

— Возьми с собой, он будет напоминать тебе про меня, и ты долго там не останешься.

«Если бы я взяла его, мне бы сейчас, может быть, не так грустно было, — подумала Нора. — Пусть пришлет».

Из-за противоположного холма вышел полумесяц, а Нора и не заметила. Он уже был довольно высоко в небе. Кто-то за горой обломил луну об колено, половинку себе спрятал, другую половинку, как кусочек от разбитого блюдца, метнул в небо.