Год, Год, Год… - [29]

Постепенно все голоса смолкли, свет везде погас, остался гореть синий ночник.

Врач, очевидно, не раз спал так — одетым, на кушетке, — он заснул сразу же, мгновенно.

— Тот человек, — сказала Нора шепотом, — отец ребенка, пять дней не спал… — Нора не знала, как обращаться к Сааку. По имени неудобно, в отцы ей годится, по фамилии вроде не принято, да и самому Сааку может не понравиться. Нора никак его пока не называла. — Скажите ему, пусть ложится, скажите, опасность прошла, все спят, он один остался, пусть ляжет здесь где-нибудь.

— Не хочет. Говорит, если засну, не поднимусь больше, лучше, говорит, постою так, подожду, мало ли что, вдруг, говорит, понадоблюсь.

Спали больные в своих палатах. Тишина стояла, только старуха в третьей палате ворочалась все и вздыхала, знала, что врачи поблизости, — внимание хотела привлечь.

Нора неслышно приблизилась к отцу ребенка, он стоял прислонившись спиной к стене, и тупо, устало смотрел перед собой сквозь смежавшиеся веки.

— Нет. — Он падал почти. — Засну, не добудитесь.

— Ничего, — сказала Нора, — вы больше не нужны, ребенку сейчас хорошо… Видите, вспотел, спит…

— Нет, — сказал отец. Когда он говорил, его сухие, потрескавшиеся губы слипались. — Нет, доктор, еще неизвестно, пусть-ка рассветет.

— Ну хотя бы сядьте тогда, садитесь вот здесь.

— Нет, если сяду, не удержусь, засну.

В соседней комнате спали мать и бабка ребенка, слышалось их спокойное, здоровое дыхание.

Саак по пятам поспевал за Норой, спешил выполнить каждое ее распоряжение. Впервые человек в таком возрасте так уважительно, так почтительно относился к ней. Ей непривычно и приятно было такое.

Прокричали петухи в селе. Нора распахнула настежь окна и увидела, мглу увидела и кричащие во мгле голоса. «Замечательно, — подумалось ей, — значит, вот как это бывает».

Окна окрасились в темно-фиолетовый цвет. Светало… В комнату заглянул врач, сказал, чтобы ребенку промыли чаем глаза. Нора пошла за чаем в маленькую комнату, где бабка с матерью ребенка спали.

Было совсем уже светло.

— Доктор, а ребенок… это… выздоровеет ребенок?… — спросил отец.

— Он и так уже здоров, ложись ты спать, не мучай себя, поди поспи немного, — сказала ему Нора.

— Нет, доктор, ничего… Я постою.

Врач потрогал лоб ребенка, подождал немного, незаметно ушел. «Я здесь уже посторонний». Он пошел по склону к орешине. Старая орешина выставила узловатые свои корни к ущелью, ощерилась.

«Здравствуй, — сказала орешина, — утро доброе». С верхушки ее сорвался лист и, кружась, паря птицей, опустился, сел на землю. «Под ореховое дерево спать не ложись, голова разболится», — сказал Васил молодому врачу… Стефан поднял голову — под орешиной во все четыре стороны овцы рассыпались… Разлеглись во все четыре стороны овцы, а сам он посредине — спит… И голова болит…

Врач прошел орешину, стал спускаться по склону.

«Доброе утро», — сказал еще один старый знакомый, еще один осколочек прошлого — от этого дерева оставался один голый ствол только, ио по стволу кое-где уже пробивались молодые побеги. «Был бы и человек, как дерево», — подумал врач.

Два человека шли через лощину. Глянули вверх.

— Наш доктор, — сказал один, — куда это он спозаранок?

— Пошли, — отозвался второй, — не твое дело, гуляет, наверное… Не пойму я, для чего он уезжает, все равно ведь тутошним стал давно.

— А все же тянет, видно, в родные места.

В ложбине среди густой травы, петляя, тянулась узенькая тропка. Два человека с лопатами через плечо шли по тропке, переговаривались.

— Подождем его, потолкуем, — сказал один.

— Навряд ли он захочет, — сказал другой.

Врач улыбнулся. Он взялся за ветку и стоял так, склонив голову.

— Надо землю под деревьями подрыхлить, — сказал один, — давно собираюсь.

О враче больше не говорили, курили и шли — один впереди, другой, чуть поотстав, за ним.

Во времена медного века здесь был город, сейчас здесь пашня. Пахарь — Васил. Черные борозды рядышком, совсем как на патефонной пластинке. Первые годы коллективизации… Полдень… Три пары упряжных тянут большой плут. Василу помогают Гурген и соседский парнишка. Глаз не сводил Васил с черной борозды. Борозда за бороздой — черные волны земли застывают, черное море перед глазами.

В полдень ровно пришла Антик с узелком в руках. Сели под деревом — лицом к вспаханному. Васил поглядел на солнце, прищурил один глаз, сказал:

— Еще разов двадцать пройдемся, день целый впереди.

Поели холодную похлебку с мацуном, облизали деревянные ложки, сложили на холщовое полотенце.

Васил лег на спину. Между листьев вспыхивали и исчезали осколочки солнца. Он натянул на глаза фуражку, в нос ударил запах пота. Улыбнулся от удовольствия. Мысленно он еще шел вдоль борозды, мысленно он окидывал взглядом вспаханное поле.

Потом он почувствовал, как кто-то взял его за ногу. Он удивился. Тонкие пальцы с осторожностью развязывали ремешки на постолах. Васил улыбнулся. Невестка сняла с ног свекра постолы, вытряхнула из них землю, водой смочила, поставила в тень. Васил вспомнил, что младший сын остался без дела.

— Эй, Гурген, — сонным голосом позвал он из-под шапки, — поди попаси быков в низине, здесь травы нет.

— Я поведу. — У Антик низкий был голос.