Год, Год, Год… - [28]

Откуда-то доносится голос балалайки, журчит, как ручеек, печаль сеет, надежду, тоску. Кто-то далекий и непричастный к происходящему включил приемник и слушает музыку. Полночь, не спится ему, наверное. Хорошо ему, еще бы.

Вошла Соня, спрятала в шкаф стерилизатор, зевнула. Потом вздохнула — кто как, а мы, мол, свое дело сделали. Сказала:

— Чай не успели выпить, остыл, жалко.

«Я уеду, а они все останутся. Женщина в муках родит, от счастья сами не свои будут отец, бабка, родственники, в доме ликование настанет, дом детским смехом заполнится. Будут растить его, лелеять, а однажды он заболеет, и родители подумают, что в селе доктор есть, больница… Прибегут в полночь с больным ребенком на руках, а Соня им скажет — все кончено, оставьте, я привяжу челюсть… Потом сядет, сонная, будет чай свой допивать…»

— Нора, дочка, за что ты на меня рассердилась… Вот уж пятнадцать лет с доктором Есаяном работаю, недоброго слова еще ни одного от него не слышала… В коллективе нельзя так себя вести, дочка. Ты графин у всех на глазах разбиваешь — плевать, кто о графине думает, подумаешь, восемьдесят копеек, не в этом дело. Явление некрасивое, я ведь старше тебя, в матери тебе гожусь, возраст уважать надо… Ну, да молода ты еще, неопытна… ничего…

— Уходите отсюда, — не поднимая головы, сказала Нора.

Соня вздохнула.

— Я извиняюсь, — оскорбленно сказала она.

«Прогнать их всех надо, в три шеи отсюда погнать, пригрелись, устроились удобненько и другим еще советы дают, как быть. Я с вами еще не так поговорю, погодите-ка!» И вдруг она поразилась сама себе, удивилась — чего это она так: «Ведь я завтра уезжаю, я ведь решила. Завтра же».

Теперь пела Зара Долуханова. Зара Долуханова пела «Аве Мария», а Нора захлебывалась в рыданиях — первая ночь, ее позвали к больному ребенку, а она ничего не смогла сделать, родители увидели это и с плачем унесли его обратно… «Аве Мария…»

— Доктор, — кто-то осторожно потрогал ее за плечо, в голосе усмешка.

«Почему он так меня зовет. Врача все так называют, врач всегда теряет свое имя, делается просто Доктором, но ведь он меня так не должен называть». Она подняла голову.

— Для чего вы пришли? — сказала Нора хриплым от плача голосом. — Не надо было вам приходить.

Высокий человек расстегнул пуговицы на жилете, застегнул снова, сел в кресло. Сел и закрыл глаза. С закрытыми глазами лицо его было мягче. «Я уже старый», — говорило это лицо. Как узнает человек о том, что постарел? Врач вздохнул и открыл глаза. Глаза были синие, очень большие, и выражение их было чистое, почти юношеское, в эти-то годы. Он был холост, не женился в свое время, все думал, — успеется, сам не заметил, как годы пролетели…

— Представьте, вы едете в поезде. Вы со всем миритесь, прилаживаетесь к неудобствам, тешите себя мыслью, что еще немного — и будет ваша станция, вы сойдете, забудете все, пойдете к себе домой… Да, но случилось так, что мой поезд на станцию не пришел. И я всегда чувствовал себя пассажиром в поезде. Представляете?

Представляла. Очень даже. Приемная — купе, они двое — пассажиры в купе. Да. В поезде не женятся, не думают об имуществе, об обстановке, в поезде достаточно одного чемодана с самыми необходимыми в пути предметами. Есть можно на ходу, можно вообще довольствоваться одними сосисками, которые проносит в корзине буфетчик в засаленном халате. Можно не высыпаться, потому что все это временно, потом воздастся за все.

Пришел Саак с больным ребенком на руках, тихонько опустил его на кровать.

— Пришел, смотрю — на стол положили и челюсть красной тряпкой завязали, а ребенок дышит! — Саак нахмурился и потер лоб, словно бы забыл, о чем только что говорил. — Да, доктор сейчас пойду за кислородной подушкой… А вы ступайте, нечего вам тут делать… Что? Ну, ладно, ладно, идите сюда, и чтоб никаких мне слез. — Он открыл какую-то дверь и позвал туда мать, отца, бабку ребенка, еще каких-то мужчин, женщин, стоявших над изголовьем, вконец измученных этой ночью, безмолвных от пережитого. — Чтоб я вашего голоса не слышал, шуметь будете — выставлю. — Потом, понизив голос: — Новый доктор здесь, неудобно, что подумает… Соня! Соня! Где это она… Задрыхла где-нибудь… — Нора невольно прислушивалась к тому, что он говорил, и будничный его, ровный голос, как ни странно, действовал на нее успокаивающе. Саак добродушно рассмеялся: — Эй, Соня, проснись, дежурство кончилось, два лишних часа проспала, слышишь… Цыц, тише вы, где это видано, чтобы больные в такое время по коридорам шатались тише, говорю…

Неторопливыми, мелкими шагами, слегка повернув в почтительном наклоне голову, Саак прошел рядом с Норой в соседнюю комнату. Оттуда он вышел, держа на весу маленькую ампулу в толстых пальцах.

Остановился, посмотрел отчего-то на Нору виновато.

— Новокаин у нас на второй полке, — сказал он, — вы искали его.

— Если это для пенициллина, скажите доктору, что есть готовый раствор, впрочем, я сама пойду.

— Вы почти все сделали, — сказал врач, когда Нора подошла, встала рядом. — Теперь остается только ждать.

«Я все сделала?… Остается ждать?»…

Саак завернул кислородную подушку в чистую простыню, спиртом вытер резиновый шланг и, обернув наконечник влажной стерильной марлей, поднес ко рту ребенка. Врач легонько повернул кран.