Год активного солнца - [197]

Я, признаться, даже растерялся. Беру в руку рюмку и гляжу в окно.

— Ты когда-нибудь любил? Ну так, чтобы каждое расставание было горьким до слез?

Он опять наполняет рюмку и держит бутылку на весу, ожидая, пока я выпью.

Я пью. Саша тут же наливает мне. Водка с бульканьем льется в узкую тонконогую рюмку.

Энергия так и хлещет через край. Мной овладевает сладостно-праздничное настроение. На сердце делается легко.

Саша о чем-то задумался. Одно из двух: или он забыл о своем вопросе, или же попросту не интересуется моим ответом.

Молчание.

Тонкая нить мелодичной музыки натянута в комнате.

— Счастливо, Саша, я пошел.

— Выпей на дорожку! — не поднимая головы и не глядя на меня, говорит Саша.

В моем номере темно. Я нашариваю рукой выключатель. Чуть поколебавшись, вспыхнул дневной свет и залил всю комнату.

Я быстро раздеваюсь и вхожу в ванную. Горячая вода даже в жару прекрасно охлаждает меня. Потом я тушу верхний свет и зажигаю торшер. Слабый розоватый свет поплыл по комнате.

В одиночестве мною овладевает странное состояние — я никак не могу понять, радостно мне или же грустно. Видно, и то, и другое настроения тесно переплелись во мне.

Я долго бессонно ворочаюсь в постели. Хочу думать об Эке и впервые ощущаю, что больше не люблю ее. Неужели можно вот так легко охладеть к любимой женщине? А может, я никогда и не любил ее? Может, это было просто сильное влечение друг к другу, которое со временем иссякло и выхолостилось?

Даже мысль о том, что за мной сейчас кто-нибудь следит, неприятна мне. Подслушивание и записи разговоров — вчерашний день. Может, в эту вот минуту кто-то, сидя у хитроумного прибора, без стеснения наблюдает, как я ворочаюсь в постели. Настроение у меня окончательно портится. Я утыкаюсь лицом в подушку и уже почти не сомневаюсь, что за мной следят. Кого-то интересует, чем занимается советский физик в укромном номере отеля. Беспокойство прочно овладевает мной. У меня ощущение, что я не один в номере и лежу где-то на съемочной площадке перед всевидящим глазом кинокамеры… Что же будет потом, когда научатся читать мысли? Нет, воистину, нас ждет кошмар…

— Какое место занимает физика в нашей жизни?

Я чувствую, как нравится собственный вопрос парню с нагловатыми глазами. Красные щеки так и пышут самодовольством. Он выжидательно поигрывает авторучкой и улыбаясь смотрит на меня. Я допустил непростительный промах, выставив на стол бутылку шампанского. Теперь уже некуда деться — придется выпить с ним хотя бы один бокал.

На кухне хлопнула дверь. Видно, Эка вышла из ванной и, по обыкновению, сушит волосы полотенцем.

— Эка! — зову я.

— Что, Нодар?

— У нас гость.

— Я сейчас выйду.

«Сейчас» тянется целых пять минут.

Я курю и жду, когда наконец появится Эка. Нагловатый корреспондент уверен, что это его вопрос заставил меня задуматься, и терпеливо ждет, когда я соизволю ответить. Теперь взгляд его настойчиво прикован к двери, в которую должна войти Эка.

— Эка, наш гость — корреспондент газеты, и он хочет меня проинтервьюировать.

Корреспондент встает, готовясь протянуть руку для рукопожатия.

Несомненно, появление Эки произвело на него большое впечатление.

— Очень приятно, — вежливо улыбаются Экины губы, но в глазах ее затаилась горькая печаль. Пожать руку корреспондента ей даже не пришло в голову.

Некоторое время корреспондент стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, а потом как ни в чем не бывало вновь присел на свой стул.

— Разрешите курить? — Не дожидаясь ответа, он вытягивает сигарету из пачки, брошенной на стол. Он неумело чиркает спичкой и, не затягиваясь, выпускает изо рта клубы дыма. Видно, он вообще не курит, только балуется изредка, а может, следует моде.

— Ты знаешь, о чем он меня спросил? — говорю я Эке. — Какое, мол, место занимает физика в нашей жизни…

— Какое место занимает физика в жизни современного человека? — спрашиваю я у Мамуки Торадзе.

— Отныне все последующие столетия безраздельно принадлежат физике!

Меня раздражает самоуверенный и категоричный тон Мамуки Торадзе.

— Ты абсолютно убежден в непререкаемости своего утверждения?

«Непререкаемость утверждения» я густо посыпал солью иронии.

Как правило, Мамука Торадзе прекрасно чувствует иронию, но виду не подает. Он ловко увертывается от удара и стремится не выпускать из рук бразды спора.

— Абсолютно. Мы изучаем микрочастицы вселенной в метагалактике в пределах восемнадцати миллиардов световых лет. Ты физик и прекрасно можешь представить себе грандиозность этих пределов, превосходящих самую необузданную фантазию.

— А вот Руставели изучал человеческий дух, у которого вообще нет никаких пределов.

Глаза Мамуки внимательно изучают мою физиономию. Гия попеременно смотрит то на меня, то на Мамуку. Он наверняка чувствует, что сегодняшний спор добром не кончится.

— Может, сходим в кино?

Я не обращаю на Гиины слова никакого внимания и в свою очередь бесцеремонно разглядываю лицо Мамуки. Увы, задеть его стальные нервы — задача не из легких.

— Без Руставели человечество как-нибудь проживет. Девяносто девять процентов населения нашей планеты вообще не читали Руставели и, представь себе, прекрасно без него обходятся. А вот без энергии человечество не сможет прожить и дня. Человеку требуется энергия, и чем дальше, тем больше энергии ему нужно.