Год активного солнца - [188]

Я долго не могу отвести глаз от неожиданного видения. Чувствую, как душа переполняется нежностью. Я швыряю окурок в окно и, боясь разбудить девушку, осторожно одеваюсь. Потом вытаскиваю из спортивной сумки электробритву и с предосторожностями спускаюсь вниз.

Девушка легла в постель не раздеваясь. Лишь босоножки пристроились у столика.

Стараясь не шуметь, открываю дверцу в умывальник, гладко выбриваю щеки, умываюсь и тщательно причесываюсь. От беспокойного и краткого сна глаза припухли и покраснели. Немудрено, ведь я спал от силы часа три.

Я тихо поворачиваю ручку, еще раз окидываю взглядом свое отражение в зеркале и на цыпочках возвращаюсь в купе. Боясь дохнуть, я прикрываю дверь и незаметно поворачиваю голову к девушке. И едва не роняю на пол электробритву. Девушка сидит на постели, обхватив колени руками, и без всякого выражения смотрит на меня.

— Извините, я, кажется, разбудил вас?

Слабая улыбка мелькнула на ее губах.

— Доброе утро!

— Доброе утро!

Я кладу бритву в сумку и смотрю на часы.

— Который час?

— Пять минут седьмого!

Пауза.

Я не знаю, что делать.

Вдруг вспоминаю о спасительных сигаретах.

— Не желаете ли?

— Спасибо. Я не курю.

Я возвращаю сигарету в коробку.

— Курите, пожалуйста. Мне это не помешает.

У нее приятный мелодичный голос. Я опускаюсь в кресло, все еще не решаясь закурить.

— Можно задать вам один вопрос?

Девушка улыбнулась в знак согласия.

— Когда и как вы оказались здесь?

Улыбка на лице девушки быстро погасла. В глазах появилось напряженно-отчужденное выражение, и вся ее фигура словно подобралась.

— Ваш спутник вышел в Гори. Вот я и заняла его место.

Молчание.

Я терзаю в пальцах сигарету.

— Вы сели в Гори?

— Вы, кажется, собирались задать всего один вопрос?

В голосе девушки появился ледок.

И опять молчание.

Загорелые руки крепко обнимают колени, обтянутые джинсами. Голубая кофта без рукавов плотно облегает нежную спину.

— Не буду вам мешать. Вы, видно, устали. До Тбилиси еще можно выспаться.

Я встаю и открываю дверь в коридор. Чувствую, как девушка провожает меня взглядом. В коридоре безлюдно. Я подхожу к окну и, облокотившись на раму, смотрю на бегущую цепь гор.

Между нами теперь одна тоненькая дверца. Что она там делает и о чем думает? Наверное, сидит по-прежнему, обхватив колени руками. Интересно, сколько ей лет? На вид двадцать три — двадцать четыре. Я отвечаю на собственные вопросы и чувствую, что перестаю принадлежать себе.

…Эта встреча произойдет лишь через сорок пять дней.

А сейчас я сижу в Арагвском ущелье и даже понятия не имею о том, что Нана Джандиери существует на этом свете.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Так вы согласны, чтобы Зураб Гомартели стал директором института?

Мамука Торадзе обратился ко мне на «вы», а это значит, что разговор примет официальный характер.

Мамука Торадзе.

Высокий, представительный молодой человек, если не ошибаюсь, двадцати восьми лет.

Взгляд энергичный и холодный. Когда он пристально смотрит на тебя, чувствуешь, как холод пронизывает тело.

В глаза непременно бросается высокий лоб, а за ним отчетливо виден мозг, отлаженный, как робот, и начисто лишенный эмоций.

Своей принципиальностью, доходящий до упрямства, он действует на людей раздражающе.

Может, я напрасно берусь говорить за других? Может, только меня и раздражает его настырный характер?

Не думаю.

Мамука Торадзе.

Отличный экспериментатор и вообще недурной физик. Эрудированный, образованный, но высушенный рационалист. Когда я смотрю на его напряженную фигуру, мне делается не по себе. Я уверен, что его нервная система выткана из нержавеющих стальных нитей, которые не так-то просто расшевелить.

«Так вы согласны, чтобы Зураб Гомартели стал директором института?»

Он стоит передо мной, одетый, как всегда, с иголочки.

Если судить по характеру, Мамука Торадзе не должен быть рабом моды. Меня всегда утомлял и выводил из себя парадный облик молодого физика. Вполне возможно, что такое внимание к одежде является выражением внутренней дисциплины и постоянной подтянутости. Допускаю, что элегантность в одежде сделалась для него столь же привычной, как утренний туалет.

— Так вы согласны, чтобы Зураб Гомартели стал директором института?

Этот лобовой вопрос я отчетливо вижу перед глазами, словно, он тщательно выписан на доске.

— Не сказал бы, что я за, но, представьте, и не против.

— Неужели вас не трогает судьба института? Или, может, вы считаете Зураба Гомартели единственно достойной кандидатурой?

— Знаешь, что я тебе скажу, — по обыкновению я сбиваюсь на «ты». — Смерть академика закрутила огромную карусель. Эта карусель прекрасно прокрутится без меня и без меня же остановится. Я в такие игры не играю. Я сам по себе. У меня своя лаборатория, свои проблемы. Меня увлекают первоосновы материи, а не текучка повседневной жизни. Я, если угодно, абсолютно пассивен в сфере, которая зовется жизнью или, на другом языке, карьерой. Меня бесит жизнеподобная ложь повседневности. Бесят суетливые люди, которые напоминают мне плохо настроенные инструменты. Я спокоен лишь тогда, когда нахожусь в горах, в своей лаборатории, или когда в полном одиночестве сижу в машине и мчусь по трассе. Меня совершенно не занимает, кто станет директором института. Изберите или забаллотируйте кого только вздумается.