Глиняный мост - [101]

Это было время, когда все менялось.

Как бы подготовка.

Его движение к встрече с Кэри.

Оно началось, как и должно было, с Ахиллеса.

Сказать по правде, меня вряд ли так уж волновали те неведомые двести баков, что мы потратили, но был момент, который я вспоминаю с теплотой: Рори в кухонном окне в то утро, когда мы его привели.

По субботнему обычаю, Рори приплелся на кухню около одиннадцати и тут же решил, что он еще пьян или спит.

Это?..

(Трясет головой.)

Что за чертовщина?

(Свирепо трет глаза.)

Наконец, обернувшись, вопит:

– Эй, Томми, что это у нас творится?

– Что?

– В смысле: «Что?» Ты ваще уже? Во дворе осел!

– Не осел, это мул.

– Да какая разница?

– Осел – это осел, а мул – это помесь ос…

– Мне насрать, хоть он на четверть лошадь, скрещенная с драным шетландским пони!..

Позади них мы корчились от смеха, пока Генри наконец все не уладил.

– Рори, – сказал он. – Познакомься с Ахиллесом.

К концу дня Рори нас простил – ну, по крайней мере, настолько, чтобы остаться дома. Или остаться дома и бухтеть.

Вечером мы все, даже миссис Чилман, собрались во дворе, и Томми все повторял «Эй, малыш, малыш» самым нежным голосом, какой только можно представить, и трепал Ахиллеса по холке. Мул смирно стоял и разглядывал Томми, а Рори ворчал, обращаясь к Генри:

– А потом он эту скотину, не дай бог, за стол посадит.

Ночью Томми лежал, придавленный Гектором, рядом похрапывала Рози. И с соседней кровати слышалось страдальческое, но негромкое бормотание:

– Эти чертовы животные меня доконают.

Что до бега, я думал, Клэй, выиграв штат и заполучив мула, станет тренироваться меньше или расслабится. Я здорово ошибся. Он стал бегать только больше, что иной раз меня даже раздражало.

– Почему бы тебе не передохнуть, – спросил я. – Бог мой, ты только что выиграл штат.

Он смотрел вдоль Арчер-стрит.

Как же за все это время я ни разу не заметил.

И то утро не было исключением: она жгла его через карман.

– Ну, Мэтью, – спросил он. – Бежишь?

К апрелю начались проблемы.

Мул оказался загадочным.

Даже больше – откровенно упрямым.

Томми он любил, я не сомневаюсь; но так вышло, что Клэя он любил больше. Ему он позволял проверять копыта. Никто другой не мог их сдвинуть с места. И только Клэй, единственный, умел его усмирять.

Было несколько таких ночей, когда в самую глушь, в предутренний час, Ахиллес принимался безудержно реветь. Я сейчас ясно слышу его печальные, но наводящие ужас «и-и-а-а» – плач то ли мула, то ли дверных петель, – а в паузах – другие голоса. Вот Генри орет: «Блин, Томми!» – и я командую: «Уймите эту скотину!» Возмущенный Рори: «Сними с меня сраного кота!», а Клэй просто лежит молча.

– Клэй! Вставай!

Томми суматошно трясет его, тянет, и вот Клэй уже на ногах; вот он уже на кухне. В окно он видит Ахиллеса: тот стоит под сушильным столбом и скрежещет, будто ржавые ворота. Стоит, задрав голову, забрасывая зубы в небо.

Клэй смотрит, не шелохнувшись; на несколько мгновений он окаменел. Но ведь Томми уже долго ждет. Мы все повскакивали, мул воет в небо во всю мочь, а сахаром занимается Клэй. Снимает крышку, вынимает увязшую ложку и выходит во двор вместе с Томми.

– Ну-ка, – говорит он твердо, – подставь ладони.

На крыльце у дивана. Темно, только мул и лунный свет; Томми подставляет обе ладони.

– Ладно, – говорит он. – Я готов.

И Клэй сыплет ему в руки все: пригоршню сахарного песка, – я такое видел однажды, как и Ахиллес, он тоже видел. На секунду мул замолкает, смотрит на пацанов, потом трусит к ним. Дурной и явно обрадованный.

Привет, Ахиллес.

Привет, Клэй.

Ты не на шутку разревелся.

Твоя правда.

Томми подходит и протягивает обе ладони, Ахиллес сует морду и засасывает их – втягивая все до крошки.

Последний раз это произошло в мае, и Томми наконец сдался. Он ухаживал за всеми животными, за всеми поровну, а для Ахиллеса мы еще покупали зерна, сена и сметали всю морковь в конном квартале. Рори, вопрошая, кто сожрал последнее яблоко, знал, что оно досталось мулу.

В тот раз – полуночный южак мел по улицам, по районам. И принес голоса поездов. Я уверен, что это мула и взбудоражило, и мы никак не могли его унять. Даже когда к нему выбежал Томми, Ахиллес отбросил его; он упорно ревел, вытянувшись под сорок пять градусов, а над ним крутился зонт сушильного столба.

– Сахарницу? – спросил Томми у Клэя.

Но в тот раз Клэй ответил: «Нет».

Рано.

Нет, в ту ночь Клэй вышел во двор, и прищепка лежала на его бедре, и сначала он просто стоял с мулом рядом, а потом потянулся медленно вверх и остановил вращение рамы с веревками. Он потянулся еще медленнее и положил другую руку мулу на морду, на эту сухую потрескавшуюся пустошь.

– Все хорошо, – сказал ему Клэй. – Уже утихло…

Но Клэй лучше кого бы то ни было знал: есть вещи, которые никогда не уходят. И даже когда Томми, не послушавшись брата, выбежал с полной сахарницей и Ахиллес всосал весь песок – сахаринки налипли вокруг ноздрей, – смотрел мул все равно только на Клэя.

Видел ли он очертания предмета у него в кармане?

Может быть, но, вероятно, нет.

Но одно я при этом знаю определенно – этот мул был совсем не дурак: наш Ахиллес всегда знал.

Он знал, что это – тот пацан Данбар.