Глиняный мост - [103]
– Прекрати, – сказал я.
– Чего?
– Ты понял.
Но я уже вновь переключился на Холланд. Вечер еще не наступил, и я ушел с работы пораньше, чтобы побриться и приодеться, но это не значило, что я не устал.
– Если вы его не исключите, я перепрыгну через стол, сорву с вас директорский значок, нацеплю его на себя и сам исключу мерзавца!
Рори едва в ладоши не захлопал от восторга.
Клаудия Киркби сумрачно кивнула.
Миссис Холланд прикоснулась к своей броши.
– Ну, я, эмм, не вполне уверена…
– Ну же! – воскликнул Рори.
И к общему удивлению, она послушалась.
Миссис Холланд методично заполнила все бумаги и посоветовала несколько школ неподалеку, но я сказал, что нам они не понадобятся: Рори пойдет работать. Мы пожали друг другу руки, и все закончилось: мы с Рори оставили их обеих в прошлом.
С полдороги к стоянке я бросился обратно. Из-за нас или из-за Клаудии Киркби? Я постучал и вновь вошел в кабинет, и они обе еще оставались там, разговаривали.
Я сказал:
– Мисс Киркби, миссис Холланд, я извиняюсь. Простите за эти неприятности, и еще – спасибо.
Это было безумие, но меня прошиб пот. Дело было, думаю, в искреннем сочувствии на ее лице, и в жакете, и в золотистых сережках. Небольшие колечки, бросавшие блики.
– И еще – простите, что спрашиваю только сейчас, но с этим Рори было не до того, – я так и не спросил, как дела у Генри и Клэя.
Миссис Холланд уступила ответ мисс Киркби.
– У них все хорошо, Мэтью.
Она поднялась.
– Они славные дети.
И она улыбнулась и не подмигнула.
– Можете не верить…
Я кивнул на дверь.
– …но и тот, который там, тоже…
– Я знаю.
Я знаю.
Она сказала «Я знаю», и это надолго осталось при мне, но началось это на улице, у стены. Я надеялся, что она выйдет, и чуть ли не до синяков впечатывался лопатками в стену, но ко мне поспешил только голос Рори.
– Эй, – окликнул он. – Ты идешь?
В машине он спросил:
– Можно поведу?
Я ответил:
– И думать, блин, не смей.
К концу недели он уже получил работу.
И вот зима превратилась в весну.
Результаты Клэя не улучшались; это случилось одним воскресным утром.
С тех пор как Рори получил работу жестянщика, он упорно трудился на ниве пьянства. Начал крутить с девицами. Тасовались имена и наблюдения; одну из тех, что я помню, звали Пэм, у нее были светлые волосы и пахло изо рта.
– Бляха, – сказал Генри. – Ты ей об этом говорил?
– Ага, – ответил Рори. – Она дала мне оплеуху. Потом ушла от меня и попросила мятную конфетку. Но вроде не в таком порядке.
Он приплетался домой на рассвете – а то воскресенье было в середине октября. Мы с Клэем двинулись на Бернборо, а Рори ввалился навстречу.
– Господи, на кого ж ты похож.
– Ага, в точку, Мэтью, спасибо. А куда это вы поперлись?
Типичный Рори.
В джинсах и залитой пивом куртке, он без колебаний к нам присоединился – и на Бернборо все тоже было типично.
Рассвет мародерствовал на трибуне.
Первые четыреста мы пробежали вместе.
Я сказал Клэю:
– Эрик Лиддел.
Рори усмехался.
Это было похоже на похабный оскал.
На втором круге он отвалил в бурьян.
Ему надо было отлить.
К четвертому кругу он уже спал.
Но перед последним кругом Рори, казалось, немного протрезвел. Поглядел на Клэя, поглядел на меня. Презрительно покачал головой.
На багровом пламени дорожки я спросил:
– Ты чего?
И вновь все та же жесткая усмешка.
– Не выйдет, – сказал он, бросив взгляд на Клэя, но обращаясь ко мне. – Мэтью, ты прикалываешься, что ли? Уж ты-то должен знать, почему у него не выходит.
Казалось, он сейчас подойдет и тряхнет меня за плечи.
– Ну подумай же, ну. Вся эта романтическая байда. Он выиграл штат – значит, блин, что? Да ему все это до фонаря.
Но как такое могло получиться?
Как Рори сумел столь точно понимать такие вещи и изменить ход истории Данбаров?
– Взгляни на него!
Я взглянул.
– Ему не надо это – эта… правильность.
Теперь к Клэю:
– Тебе оно надо, пацан?
Клэй покачал головой.
А Рори не унимался.
Он ткнул меня ладонью прямо в сердце:
– Он должен вот здесь чувствовать.
Внезапно в нем проявилась такая серьезность, такая боль, и это было похоже на власть пианино. Больнее всего – самые тихие слова.
– Больно ему должно быть, так чтобы еще чуть – и кранты, – закончил Рори. – Потому что так мы, блин, живем.
Я хотел возразить.
Но ничего не шло на ум.
– Если не можешь, дай я возьмусь.
Он дышал надрывно, жестко, внутрь.
– Тебе не нужно с ним бегать, Мэтью.
И он поглядел на пацана, присевшего рядом со мной на корточки, и на пламя в его глазах.
– Ты должен стараться его остановить.
А вечером Клэй сказал мне.
Я в гостиной смотрел «Чужого».
(Подобающий ситуации ужастик.)
Он сказал, что благодарит и сожалеет, – а я ответил, глядя на экран. Улыбаясь, чтобы не сорваться.
– Я хотя бы отдохну немного – а то ноги и спина меня доконают.
Он сгрузил взгляд мне на плечо.
Я соврал; мы сделали вид, что верим.
Что касается самих тренировок, это было гениально.
Три парня становились на отметке в сто метров.
Двое на двухстах.
И, наконец, Рори, финишная прямая.
Найти ребят, которые согласятся его ломать, тоже не составило труда; он приходил домой то с россыпью синяков, то с содранной щекой. Они мочили, пока он не улыбнется, – а это означало конец тренировки.
Как-то раз вечером мы стояли на кухне.
Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора.
Жизнь у Эда Кеннеди, что называется, не задалась. Заурядный таксист, слабый игрок в карты и совершенно никудышный сердцеед, он бы, пожалуй, так и скоротал свой век безо всякого толку в захолустном городке, если бы по воле случая не совершил героический поступок, сорвав ограбление банка.Вот тут-то и пришлось ему сделаться посланником.Кто его выбрал на эту роль и с какой целью? Спросите чего попроще.Впрочем, привычка плыть по течению пригодилась Эду и здесь: он безропотно ходит от дома к дому и приносит кому пользу, а кому и вред — это уж как решит избравшая его своим орудием безымянная и безликая сила.
«Подпёсок» – первая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще — тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить. Мы братья Волф, волчьи подростки, мы бежим, мы стоим за своих, мы выслеживаем жизнь, одолевая страх.
«Когда плачут псы» – третья книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
«Против Рубена Волфа» – вторая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».