Главный врач - [74]

— Вы о цене бросьте, — нахмурился Алексей. — Идите, я сейчас, только инструмент захвачу.

Когда он вышел, старик услужливо распахнул перед ним дверцу кабины, поправил фланелевое одеяло на сиденье и даже помог сесть.

Тот, что заходил вместе со стариком, оказался шофером. В кузове стояло еще двое молодых парней.

— Зачем это вы четверых подняли? — спросил Корепанов.

— Дождь как зарядил с вечера, так и не перестает. Дорога знаете какая. Вдвоем, если застрянешь, машину не вытолкать, — сказал шофер.

Дорога была отвратительная. Машина то застревала в наполненных жидкой грязью колдобинах, то ее сносило в кювет. И тогда мужики соскакивали и принимались толкать.

Алексей тоже выбирался из кабины и, хоть старик возражал, начинал помогать.

— Что-то уж больно длинные двадцать километров у вас, — заметил он через полтора часа.

— Скоро приедем, — сказал шофер.

Спустя минут пятнадцать машина остановилась у каких-то ворот.

— Как село называется? — спросил Корепанов.

— Это не село, — хмуро ответил шофер. — Это хутор.

— Какой хутор?

Шофер промолчал, выбрался из машины, поднял капот и стал возиться в моторе.

Раненый лежал на кровати в небольшой комнате с одним окном. Перепуганная пожилая женщина держала керосиновую лампу.

Корепанов сразу узнал Никишина. Парень метался в горячке. Алексей осмотрел рану, снова забинтовал.

— Он кем «вам доводится?

— Сынок, — ответила женщина и заплакала.

В соседней комнате ждали мужчины. Здесь было натоплено, пахло самогоном, жареной свининой, квашеной капустой и еще не то чебрецом, не то сушеной мятой.

— Вы кто ему будете? Отец? — спросил Алексей старика.

— Угу…

— Так вот, отец, — сказал Корепанов. — Ранение у него не клинком, а пулей. Надо в больницу.

— А если тут?

— Помрет.

Старик налил стакан самогона и поставил его перед Алексеем.

— Выпей, Алексей Платонович, — сказал он, — закуси с дороги.

— Нельзя мне. Возможно оперировать придется.

— Пей! — сказал старик. — Сам же говоришь, что здесь оперировать нельзя. А пока до больницы довезем, от хмеля и следа не останется.

Корепанов посмотрел на старика, на трех парней, стоящих у стены, и потянулся за стаканом. Самогон был отвратительный, но Алексей превозмог себя и сделал несколько глотков. Женщина пододвинула ему тарелку с мясом.

— Присесть у вас можно? — полусерьезно-полушутя спросил Корепанов.

— Пожалуйста! — заторопилась женщина и, обмахнув подолом табурет, пододвинула его к столу. — Садитесь, пожалуйста, закусывайте.

Корепанов сделал еще два глотка и принялся есть, намазывая горчицу на ломтики мяса.

— Почему сразу не привезли, как только ранило? — спросил он. — Ведь ранили его двое суток тому назад… около больницы.

— Ешь, Алексей Платонович, — сказал старик.

— Я уже сыт, — поднялся Алексей. — Перекусил и ладно. — Он потянулся за шинелью и, натягивая ее, спросил старика: — Ну, как вы? Решили или нет?

— Вот ты говоришь в больницу везти, — произнес старик после долгой паузы. — Так?

— Так, — ответил Корепанов.

— А ведь ты, как только привезут его, сразу в милицию доложишь?

— Доложу, — спокойно сказал Корепанов, затягивая пояс.

— Тогда оперируй здесь, — глухо и настойчиво сказал старик. — Ты ему только пулю вынь, а дальше наша забота.

— Да поймите, не могу я этого, — сказал Корепанов. — Надо раньше уточнить, где пуля, рентгеновские снимки сделать, потом кровь перелить… Ведь погибнет.

— А что проку, если жив останется? — хмуро спросил старик и продолжал с сердцем: — Оружия не сдал, мало того — в дело его пустил. За такое знаешь что? Если не расстреляют, так двадцать пять дадут. Сам погибнет да еще за собой и невиновных потянет. Ведь он что придумал? Ведь он их с собой взял, — указал старик на понурившихся парней, — братьев родных. Нашел помощников. Нет, если ты выдать грозишься, я его в больницу не повезу.

— Да не имеете вы права его на смерть обрекать!..

— Имею, — глухо ответил старик, — я ему батько.

Женщина ткнулась головой в косяк двери и зарыдала.

— Ладно, не скули, мать, не скули, — погладил ее по плечу старик и подошел к Алексею. — Неправ ты, Алексей Платонович, — сказал он и ударил себя кулаком в грудь. — Ты думаешь, Андрюха мой нажиться хотел на твоем барахле? Нет, сдуру это, с пьяных глаз. Сказать людям, не поверят… Ведомо нам, что он обидел тебя. И что ты его из больницы выгнал, тоже ведомо. А мы все же к тебе поехали. Потому что слыхали — врач ты хороший и человек настоящий. А ты… Ведь даже суд, раньше чем в тюрьму упрятать, долго судить да рядить будет. А ты — без суда. И не к тюрьме, а к смертной казни приговариваешь…

«Никишин может, конечно, многое натворить, — вспомнил Алексей слова Марины, — но за друга он в огонь и воду пойдет, жизни своей не пожалеет». Ей будет очень больно, когда она узнает… А если я уеду, не оказав ему помощи… Она никогда не простит мне… Да нет же, не в этом дело. Его надо оперировать и как можно скорей. Надо их заставить согласиться везти его в больницу, любой ценой заставить».

Алексей потер лоб крепко стиснутым кулаком, глянул на старика, на вздрагивающие плечи матери, прислушался к хриплому дыханию Никишина и сказал:

— Ладно, давайте его в больницу. Не выдам я.