Главный врач - [73]

Никишин вернулся уже под утро. Сестра принялась корить его. Он ей нагрубил. А когда заступились больные, учинил дебош. Кончилось тем, что его связали. Утром, когда Алексей пришел в отделение, у Никишина был виноватый вид. Он даже стал что-то бормотать в свое оправдание, но приказ Корепанова был категорическим: выписать.

За ночь поступило несколько раненых. Трех надо было оперировать.

— Неспокойно в городе, — заметил Корепанов.

— И когда это все кончится? — спросила Ирина.

— Кончится! — убежденно сказала Лидия Петровна. — Это война все намутила.

Ирина посмотрела на нее.

— Войны давно нет, а нам каждую ночь все возят и возят.

— А муть долго держится, — сказала Вербовая. — Потому и неспокойно в городе, что муть.

Да, в городе было неспокойно, особенно по ночам: то внезапный крик разорвет тишину, то выстрел, площадная брань, затем топот бегущих ног, резкий окрик «Стой!» и опять выстрел.

Но это лишь ночью. С рассветом все менялось. На стройках появлялись люди. Начинали звенеть пилы, стучать молотки. Город жил бодрой, напряженной жизнью, и только на базаре змеились слухи.

— Опять ограбили квартиру. Вынесли все до ниточки. А хозяева даже не проснулись.

— И каким это сном спать нужно?

— Так они что же делают, бандиты. Стекло вырезают и на подоконник — скляночку со снотворным. Вот у Михеича, что на Первой Портовой, не только одеяло унесли, крестик нательный у жинки сняли. Из чистого золота крестик.

— И куда только милиция смотрит?

— Что милиция! Может, и милиция с ними заодно.

— Ну да, заодно. Вчера возле почты милиционера застрелили.

Да, в городе было неспокойно. И Гервасий Саввич, уходя к себе, строго-настрого наказывал сторожам, чтобы глядели в оба.

— Если хоть полено украдут, я вам…

Сторожа «глядели в оба», а воры все же забрались на склад.

Гервасий Саввич не мог прийти в себя. Только перед праздником новое белье получил — простыни, одеяла, и вот на тебе — больше половины унесли. Алексей позвонил в милицию. Пришли двое. Они неторопливо осматривали место происшествия, окно, двери, замок.

— Дело ясное, — сказал один. — Воры вошли со стороны сада. Вынули окно вместе с рамой и вынесли тюки.

— Это, между прочим, и мне совершенно ясно, — заметил Стельмах. — Совершенно ясно, хоть я и не Шерлок Холмс.

Милиционер недовольно посмотрел на него и закурил.

Потом привезли собаку. Она повертелась под окном, затем потянула к пищеблоку.

— Ты посмотри, — удивился милиционер. — Такая умная ищейка, а дурит. Почему бы это?

— Между прочим, — опять съязвил Стельмах, — даже таких умных ищеек надо время от времени подкармливать.

Милиционер метнул в его сторону сердитый взгляд, но ничего не сказал. Оскандалившегося пса пришлось увести.

Корепанов был обескуражен. Представитель уголовного розыска составил акт, обещал принять меры и, уходя, заметил:

— В складских помещениях полагается окна решетками заделывать.

Алексей молча подписал акт.

— Это кто-то из своих, — сказал Цыбуля. — Наши собаки на посторонних всегда лай подымают.

— Пострелять бы ваших собак, — сказал Корепанов.

Ночью Алексея разбудил Цыбуля.

— Нашел, Алексей Платонович, — произнес он шепотом. — Не мог уснуть. А что, если оно не унесло тюки, думаю, а где-нибудь тут припрятало? Нелегкое дело унести, рискованно. Вот и раскидываю мозгами, куда бы оно могло спрятать. Вот если бы я, думаю, куда бы я спрятал? И решил, что лучшего места, как на сеновале, не найти. Фронтон на глухой переулок выходит.

Подъехал — и бери. И ночь подходящая — дождь как из ведра льет. И такое со мной творится, что лежать на месте не могу. А что, думаю, если пока я тут лежу и мозгами туды-сюды раскидую, оно, подлое, тюки грузит? Знает, что приходили милиционеры, крутились тут со своим пуделем и ушли ни с чем, — значит, можно брать. Оделся я, пошел на сеновал. Смотрю, лежат наши тюки, соломою притрушенные. Все до единого лежат… Так вот я посторожу там, а вы в милицию позвоните.

— Пусть этим делом милиция и занимается, — сказал Корепанов. — Вы не вмешивайтесь.

— Нет, я не заспокоюсь, пока тую гадину своими руками не пощупаю, — сказал Цыбуля.

За тюками приехали в ту же ночь. Но милиционер поторопился. Гервасий Саввич рассказывал потом с досадой:

— И чего, спрашивается, надо было кричать? Оно же само в руки лезет. Ну, подожди — и хватай. Так нет же, надо кричать: «Стой! Кто идет?» Так оно ему и остановилось. Так оно ему и сказало, кто идет. Нашли дурня. Стрельнуло в нас и вниз. И — по коням. Шукай ветра в поле…

— Отчего же вы не стреляли?

— Стреляли. Так разве попадешь? Когда темно, хоть око выколи. Эх, засели бы мы с Яшкой, черта пухлого оно, подлое, ушло бы от нас.

Спустя два дня, ночью, Алексея разбудили двое в стеганных ватниках и высоких яловых сапогах. Сапоги были густо забрызганы грязью. Говорил только тот, что постарше — с проседью на висках и в бороде. Молодой, чем-то похожий на бородатого, смотрел на Алексея исподлобья и молча мял шапку в руках.

— Да чего уж там… От докторов скрывать не положено, — сказал старший. — В драке по пьяному делу клинком его ударили, под лопатку. Тяжелый он, вот и боялись везти, чтобы по дороге не помер. Какую угодно цену назначьте, только не откажите.