Товарищу, другу, жене моей — НИНЕ, без помощи которой никогда бы не была написана эта книга, ПОСВЯЩАЮ.
На столе у меня стоит оригинальная скульптура — отлитый из бронзы Старик в мантии академика. На голове у него докторская шапочка. В левой высоко поднятой руке он держит хрустальный глобус. Правая — выставлена вперед и в ней — часы.
Он всегда у меня перед глазами, этот Старик с лицом угольщика и головой Сократа.
— Смотри, — кажется, говорит он. — Земля беззаботно вертится вокруг своей оси, а время идет, идет, идет… Слышишь, как стучит маятник? Это стучат каблучками, уходя от нас, мгновения. Видишь, как скачет секундная стрелка? Это уходят минуты, часы, месяцы, годы. Это уходит жизнь. Ведь человеческая жизнь, даже самая долгая, если вдуматься, — в общем, совсем небольшая сумма часов и минут. Кто это понял, тот понял самое главное.
Однажды я спросил Марину:
— Как ты думаешь, кто этот облаченный в мантию Старик? Средневековый алхимик и звездочет, философ, постигший законы жизни? Или просто мудрец из народа?
— Это старый добрый доктор Время, — сказала Марина. — Я так и окрестила его сразу же, как только увидела в витрине антикварного магазина… Не стану тебе мешать. Он всегда сердится, когда я тебе мешаю.
Она ушла. А я опять остаюсь наедине со Стариком. Трогаю хрустальный глобус, и он сразу же начинает вращаться. Ось его укреплена на камнях, и потому он может вертеться очень долго.
Я люблю смотреть, как он кружится, и думать, и мечтать. Вот и сейчас: я смотрю на него, а он все растет и растет. Это уже не глобус, а огромный Земной шар, весь в голубой дымке, удивительный. Он вращается сначала быстро, потом все медленней и медленней. И я уже различаю на нем горы, моря, реки и города — рубиновые точки. Вот здесь живет мой герой Алексей Корепанов и его друзья. Вот этот красный глазок — Москва. Тут — бывший ведущий хирург нашего госпиталя Иван Севастьянович и профессор Хорин. А Полина Александровна — маленький капитан — далеко-далеко. Вот где — в Хабаровске. А Сурен Алишан — вот здесь, под Новосибирском, в госпитале инвалидов Отечественной войны, вконец изувеченный, навсегда парализованный.
Разбросало по земле моих героев. Одни — далеко, других и вовсе не стало. Потому что была война и все, что по законам Разума должно бы служить людям, обернулось во зло им.
— Но войны уже нет.
— Кто это сказал? Ты, Старик?
— Да, я. Войны уже давно нет.
— Но есть Память. Вот я прикасаюсь к твоему глобусу, и он начинает вертеться в обратную сторону. Она много может, Память. Она помогает мне разматывать Клубок событий…
— О, ты знаешь, что я могу сделать с Памятью.
— Знаю… И все же я могу разматывать Клубок. И в моей власти вертеть Земной шар в обратную сторону.
— Разматывать Клубок — нетрудное дело. Трудно отобрать самое главное.
— Но ведь главного было так много, Старик.
— А ты отбери самое значительное. Отбери, пока не потускнело.
Мы часто беседуем с ним, когда остаемся вдвоем. И он дает мне хорошие советы, вот как сейчас, например: «Отбери самое значительное». Это очень трудно, когда все кажется таким значительным.
Я неторопливо вращаю глобус и думаю о Корепанове. Вот здесь он родился и вырос, таскал мешки в порту, вместе со своим другом Суреном Алишаном штудировал «Рабфак на дому», готовился в институт. Тут он учился в медицинском и встретил первую нескладную любовь свою — тонкую, большеглазую Аську Воронцову. Короткое мишурное счастье… Здесь летом сорок первого был разгромлен полевой госпиталь. Горели здания. Раненые лежали под открытым небом, на соломе, длинными рядами. Алексей развернул походный операционный стол и оперировал вторично раненых тут же, во дворе, при свете пожара. Потом, угрожая пистолетом, останавливал машины, требовал забрать людей…
У каждого человека бывает в жизни очень важный этап, который надо обязательно перешагнуть. Таким этапом для Корепанова был Смоленск. Вот он. Это здесь, в приспособленном под фронтовой госпиталь педагогическом институте, лежали раненые с повреждением спинного мозга. И среди них — Сурен Алишан. Здесь Алексей узнал, что такое настоящая фронтовая дружба. И любовь он тоже узнал, потому что встретил Аню… А Зоневальде — вот здесь. Тут, обороняясь вкруговую, весной в сорок пятом погибал медсанбат. И здесь для Алексея кончилась война.
Потом…
Вот об этом «потом» я и хочу писать.
Но с чего начинать? С бюро обкома осенью сорок седьмого? То были трудные дни для Корепанова. А может быть, со встречи с Мариной? Или с блиндажа в Зоневальде?
— Начни с праздника Победы, — сказал Старик.
Я встал, походил немного по комнате и опять сел за стол.
— Понимаешь, Старик, самое главное произошло раньше, в Зоневальде.
— Тогда подумай еще.
— Опять думать? А как же время?
— Не надо жалеть его на раздумья.
— Да, ты мне уже говорил об этом.
Я опять встаю и опять начинаю мерить свою комнату из угла в угол.
— Праздник Победы… Понимаешь, Старик, это было где-то посредине.
— Но ты ведь умеешь наматывать и разматывать Клубок.
— Да, да, праздник Победы, конец войны. А ведь о том, как жить после войны, каждый из фронтовиков мечтал. Мечтал по-своему.
