Главный врач - [2]

— Вот и начни этими словами.

Я подумал еще немного.

— Ты никогда не давал мне плохих советов, Старик. «О том, как жить после войны…» А что, этими словами, пожалуй, стоит начать.

Глава первая

1

О том, как жить после войны, каждый из фронтовиков мечтал по-своему. Но не всегда эти мечты сбывались Алексей, например, не думал, что долгожданный праздник Победы ему придется встречать в глубоком тылу на госпитальной койке.

В этот день умерло двое. Один — еще совсем молодой с таким же ранением, как у Корепанова. Второй — пятидесятилетний полковник танковых войск — скончался внезапно, от инфаркта.

«Нет ничего обиднее, чем смерть в такой день», — думал Алексей.

Утром его предупредили, что будет обход с профессором и наконец решится вопрос: ампутировать ногу или попытаться лечить так, без ампутации.

Но в этот день все были радостно возбуждены. Профессор тоже, и Алексей понимал, что ожидать от обхода чего-либо серьезного не приходится.

Так оно и вышло. Профессор — уже пожилой, полный, но очень подвижной человек — внимательно осмотрел ногу Корепанова, глянул на рентгеновские снимки и сказал откровенно:

— Сегодня я плохо соображаю. Давайте подождем до завтра. Тем более, что один день в данном случае ничего не меняет. Кроме того, надо сделать новые снимки, повторить анализы и перелить кровь: если уж решим оперировать — откладывать не станем. Согласны? Вот и хорошо!

В маленькой — на две койки — палате было тихо. Сосед, выздоравливающий после ранения в бедро, выпил на радостях лишнюю стопку и теперь мирно посапывал. А вот Алексей уснуть не мог. Из глубины памяти всплывали вереницы воспоминаний. Яркие, живые. Операционная медсанбата, окна, заложенные матрацами с песком, Аня с автоматом в руках у амбразуры, обрушенный блиндаж, толстое бревно впереди, на которое никак не взобраться, и вода, вода, вода…

«Не думать об этом, не думать!» Но разве мыслям прикажешь? Они теснятся чередой, обгоняя друг друга, как вон те освещенные луной облака за окном. Надо бы уснуть. Завтра консилиум и, возможно, операция. Иван Севастьянович всегда говорил, что больной перед операцией должен обязательно поспать… Конечно, надо бы поспать. Но ведь не уснуть, когда память взбунтовалась вдруг. Если б не было этого проклятого Зоневальде. Но все было: и война, и небольшой городок с поэтическим названием Зоневальде, и медсанбат, окруженный немцами, и Аня с автоматом у амбразуры…

— Он так буянит сегодня… Сын… Вот увидишь — сын.

Потом… Что было потом? Ее ранило. Пулей в плечо.

Он перевязывал и волновался. А она успокаивала:

«Пустяки. Мне совсем не больно. Видишь, я свободно двигаю пальцами».

Потом опять перестрелка и опять затишье. И в этой короткой тишине — крик гусиной стаи.

— Гуси кричат. Слышишь?

Он прислушался. Да, гуси. Глянул в амбразуру, увидел птиц.

И до чего же нелепым показалось все вокруг: стоны раненых за спиной, трупы немецких солдат на площади, короткие очереди автоматов и… «Гуси кричат. Слышишь?»

Неужели это были ее последние слова?

«Как же это я допустил, что она поехала? Как же это я допустил?»

…Бои шли уже под Кенигсбергом. Госпиталь переезжал на новое место, и, как всегда в таких случаях, врачей направляли в другие части для подкрепления. В Зоневальде отправили троих — Алексея, Аню и неугомонную Леночку. Заправляя свои изумительно золотистые волосы под грубую шапку-ушанку, Леночка шутила: «Все идет по кругу. Вот я начала с медсанбата и теперь, под конец войны, опять попадаю туда же».

Иван Севастьянович возражал против поездки Ани. Что ни говорите, а медсанбат, и в ее положении… Но разве с нею сладишь? Если б она тогда послушалась Ивана Севастьяновича… Она работала вместе с Алексеем в операционной. Раненых подвозили и подвозили. Бои шли где-то совсем недалеко. Потом выстрелы стали громче и наконец загремели совсем рядом. А еще через некоторое время пришел командир и сказал, что медсанбат окружен.

Для обороны мобилизовали всех, даже раненых.

Сквозь щель в окне между матрацами с песком Алексею хорошо видны были часть широкой площади и глухой переулок. За этим переулком надо было следить особенно внимательно: отсюда легче всего атаковать медсанбат.

Аня стояла у окна слева и охраняла перекресток с большим блиндажом на нем. Там, в добротном сооружении из толстых бревен и железобетона, находились командир медсанбата, Леночка Горцева и несколько санитаров. Сверху, над блиндажом, — два вращающихся колпака огневых точек. Их пулеметы держали под своим контролем площадь и две широкие улицы.

Перестрелка то вспыхивала, то затихала. В минуту одного такого затишья Алексей подошел к Ане, глянул в амбразуру: в нескольких шагах от блиндажа лежали, разбросав руки, два немецких солдата. Один, изувеченный, с оторванной правой рукой, совсем близко от дота. Еще недавно этого солдата не было.

— Он уже размахнулся, чтобы бросить гранату… — сказала Аня.

— Ты хорошо стреляешь, — похвалил ее Алексей и вернулся к своему окну.

«Если до вечера не подоспеет помощь, — думал он, — будет плохо. Снести бы к черту вон те дома, за которыми скрываются немцы… Хотя бы одну пушку…»

Уже под вечер прибежал санитар и сказал, что командир медсанбата убит, а Горцева тяжело ранена.