Герои Курской битвы - [91]

Не принёс успеха и утренний контрудар корпусов. Ватутин настаивал: вперёд! Тогда Катуков, через голову комфронта, связался со Ставкой, изложил ситуацию и получил добро на вывод танков из атаки. Потому как зримых результатов, кроме новых потерь в танках, эта атака не обещала.

П. Е. Букейханов пишет: «Учитывая развитие событий утром 6 июля 1943 года, можно заключить, что, в отличие от большинства советских военачальников, Михаил Катуков не был готов приносить в жертву людей и технику с одной только целью любым путём ослабить противника. Катуков стремился действовать осмысленно и адекватно ситуации, поэтому его приверженность методу боя из засад показывает, что фактически он признавал превосходство германских бронетанковых войск в открытом бою против советских танков и механизированных частей и соединений. Учитывая это превосходство, командование 1-й танковой армии использовало соответствующую тактику боя и оперативно-тактические методы и приёмы ведения оборонительной операции в целом — манёвр с целью своевременного расположения войск на заранее подготовленных укрытых позициях на танкоопасных направлениях». И, делая экскурс в 45-й год, историк замечает: «Однако если командующий Воронежским фронтом генерал Ватутин в июле 1943 года смирился с самостоятельностью Катукова, то маршал Жуков на посту командующего 1-м Белорусским фронтом в апреле 1945 года жёстко пресёк попытки командования 1-й танковой армии проявить осторожность в ходе прорыва обороны 9-й немецкой армии в районе Зеелова».

Что ж, разные командующие — разные характеры и темпераменты. Сравнивать и спорить, кто из них лучше и правильнее, бессмысленно. Окажись в должности командующего войсками Воронежского фронта в июле 1943 года Жуков, возможно, удар танковых и механизированных корпусов был бы иным и с иными результатами. Но эти фантазии к нашей жестокой курской истории не имеют уже никакого отношения.

В мемуарах Катуков описал произошедшее 6 июля по-своему: «Скрепя сердце я отдал приказ о нанесении контрудара. И степь, минуту назад казавшаяся безлюдной, пустынной, наполнилась гулом сотен моторов[78]. Из-за укрытий выползли „тридцатьчетвёрки“ и, на ходу перестраиваясь в боевой порядок, ринулись на врага. За танками двинулись цепи пехоты.

Я чувствовал себя неспокойно. Для меня, как я уже говорил, не было секретом, что 88-мм орудия „Тигров“ и „Фердинандов“ пробивают броню наших танков с расстояния 2 километров. Вряд ли в этом случае „тридцатьчетвёрки“ смогут выиграть бой в открытом огневом состязании. Но есть недостаток и у тяжёлых танков врага — плохая манёвренность. Вот этот недостаток можно прекрасно использовать при засадах. Пока стальная громада развернёт башню, легко маневрирующая „тридцатьчетвёрка“ может произвести несколько прицельных выстрелов.

Уже первые донесения с поля боя под Яковлевом показывали, что мы делаем совсем не то, что надо. Как и следовало ожидать, бригады несли серьёзные потери. С болью в сердце я видел с НП, как пылают и коптят „тридцатьчетвёрки“.

Нужно было во что бы то ни стало добиться отмены контрудара. Я поспешил на КП, надеясь срочно связаться с генералом Ватутиным и ещё раз доложить ему свои соображения. Но едва переступил порог избы, как начальник связи каким-то особенно значительным тоном доложил:

— Из Ставки… Товарищ Сталин.

Не без волнения взял я трубку.

— Здравствуйте, Катуков! — раздался хорошо знакомый голос. — Доложите обстановку!

Я рассказал Главнокомандующему о том, что видел на поле боя собственными глазами.

— По-моему, — сказал я, — мы поторопились с контрударом. Враг располагает большими неизрасходованными резервами, в том числе танковыми.

— Что вы предлагаете?

— Пока целесообразно использовать танки для ведения огня с места, зарыв их в землю или поставив в засады. Тогда мы могли бы подпускать машины врага на расстояние 300–400 метров и уничтожать их прицельным огнём.

Сталин некоторое время молчал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Вы наносить контрудар не будете. Об этом вам позвонит Ватутин.

Вскоре командующий фронтом позвонил мне и сообщил, что контрудар отменяется. Я вовсе не утверждаю, что именно моё мнение легло в основу приказа. Скорее всего, оно просто совпало с мнением представителя Ставки и командования фронта».

В мемуарах Катуков подчёркнуто вежлив и дипломатичен. Как было на самом деле, кто знает. Что ж, и это тоже черта его характера.

7

Шестого июля XXXXVIII танковый и II танковый корпуса СС отразили контрудар наших танков, провели мощную артподготовку и снова двинулись вперёд.

А Катуков отправился в 3-й механизированный корпус, к Кривошеину. Там на узком участке фронта, пытаясь пробиться вдоль Обоянского шоссе, противник бросил до двухсот танков. Над Яковлевом и окрестностями стоял гул, слышались удары, как будто чем-то чугунно-железным пытались проломить землю. Высоко в небо поднимался гигантский столб дыма, пыли и гари, чёрным облаком закрывая солнце.

Командира корпуса Катуков отыскал в овраге. Офицер охраны повёл командарма вниз по едва заметной тропе. На дне оврага под деревьями стоял его штабной автофургон. К нему тянулись разноцветные телефонные провода. Рядом была отрыта щель — на случай обстрела или бомбёжки. Фургон был основательно потрёпан, побит осколками. В нём генерал Кривошеин колесил по фронтовым дорогам вместе с женой.