Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648 - [15]

Под влиянием наметившейся стабилизации в обществе и идей имперского патриотизма, замешенных на национальном самосознании, происходит дальнейшее сближение понятий Германия и Империя, В публицистике Германия все чаще вытесняла Империю; общественное сознание, хотя и не умерщвляло ленно-правовой и сакральный фундамент Империи, все более, однако, соотносило его с немецким королевством, с землями, где говорили на немецком языке.

Дискуссия по проблемам Империи в богословской мысли протестантских и католических церквей в отличие от национально-ориентированных тенденций несла больший привкус средневекового универсализма. Католическая традиция, испытавшая влияние Эразма (единая церковь, хранимая Императором Священной Империи) и универсалистской доктрины Карла V, видела в главе Священной Римской Империи главного патрона европейского христианства. При всей нестабильности и конфликтах между апостольским престолом и Карлом оба полюса — глава духовной власти и первый монарх Европы — виделись бесспорными партнерами в деле восстановления расколотого христианского мира. Последние сессии Тридентского собора (1561–1563) укрепили представления о главе Священной Империи как главном защитнике принципа папского старшинства в Церкви (папа выше Собора, окончательное низвержение Соборной доктрины) и как поборнике интересов европейского христианства, на плечах которого возлежало тяжкое бремя ответственности за сохранение единой Церкви. Во многом именно следствием подобного подхода стала реставрация средневековой идеологемы, видевшей императора, с одной стороны — первым защитником апостольского престола, с другой — главой, венчавшей иерархию европейских монархий в деле защиты веры. Эта последняя сторона получила весьма широкое развитие в общественной публицистике католической Европы и прежде всего в монархической пропаганде Венских и Мадридских Габсбургов. Христианская Европа в представлении имперских апологетов была соткана из монархий, учрежденных Божественной волей и в этом смысле выступавших под началом отдельных «суверенов». Но при том сами эти монархи выстраивались в иерархическом порядке, образуя восходящую лестницу отдельных ступеней, венцом которой представала фигура императора как главы всего европейского христианского мира, являвшегося старшим «сувереном» над прочими. Никто не вправе посягать на «суверенные» права короля Франции в его владениях, но при этом сам король Франции подчинен воле высшего «суверена», хранящего единство Церкви и христианского мира. Естественно, что подобный взгляд выдвигал на передний план идею имперского «центризма»: император — старший монарх Европы, а судьба самой христианской Европы связывается с исходом борьбы с еретиками прежде всего в землях Империи. Немецкое королевство и Священная Империя промыслом Божьим стали местом великих испытаний на прочность Церкви. Ересь, возникшая в землях Империи, должна быть сокрушена прежде всего в этих же землях. В исторической ретроспективе концепцию Империи всецело в духе тридентского католицизма отобразил крупнейший историограф католической Европы Цезарь Бароний (1538–1607), автор знаменитых «Церковных анналов от рождества Христова и до 1198 г.».

В вопросах толкования правовых полномочий императора по отношению к имперским чинам наметившиеся после 1555 г. тенденции в целом мало чем отличались от концепций эпохи Максимилиана I. Католические апологеты Габсбургов проводили мысль о монархической структуре самой имперской власти, покоившейся на бесспорном старшинстве императора по отношению к его подданным. На основе божественной природы Империи и функций ее главы некоторые советники из ближайшего окружения Габсбургов пытались систематизировать правовую взаимосвязь короны и важнейших имперских институтов, прежде всего рейхстага. Л. фон Швенди в своих трактатах последовательно развивал мысль о необходимости активизации роли рейхстага под руководящим началом императора.

В целом, однако, вторая половина XVI в. для Германии еще не знала большого всплеска политологического интереса к Империи под углом зрения католической традиции. Отсутствие крупных разработок объяснялось отчасти самодостаточностью старой концепции Империи, отчасти — требовавшим времени становлением конфессиональной юриспруденции во вновь учрежденных католических университетах и иезуитских колледжах, продукция которых увидела свет преимущественно в начале XVII в., главным образом в виде работ правоведов-иезуитов.

Лютеранская концепция Империи и имперской власти восходила к точке зрения самого Лютера, касавшегося этих вопросов уже в ранних своих произведениях («К христианскому дворянству немецкой нации», 1520 г., «О светской власти, в каковой мере должно ей повиноваться», 1523 г.). Для Лютера незыблемость самой Империи как результата божественной воли была очевидной, ибо выводилась из Библии, в которой, согласно видению пророка Даниила, четвертой по счету мировой монархии уготована участь быть последней, до скончания мира. Потому ни у Лютера, ни позже в традициях лютеранской ортодоксии мы не наблюдаем проблематизации самой природы Империи. Важнее для реформатора было разобрать вопрос о прерогативах «высшей власти» и обязанности подданных. Здесь Лютер опирался на учение апостола Павла о дуализме небесного и земного (концепция двух царств); он посвятил этому вопросу свое главное в данном случае произведение: вышеуказанный трактат «О светской власти». Сочинение было представлено в виде ответа саксонским советникам, следует ли курфюрсту и в какой мере оказывать сопротивление имперскому престолу в случае исхождения от него угрозы для евангелической конфессии. Лютер заключает, что высшей власти в этом мире следует быть покорным всегда и при любых обстоятельствах. Обязанности господина, князя и императора завещаны Всевышним, их реализация обеспечивает мир среди подданных. Все действия, инициируемые «высшей властью», должны иметь конечной целью утверждение мира. Лютерово понимание мира несколько преодолевало средневековый взгляд (мир лишь в отношении человека с Богом), распространяясь на состояние общественной иерархии. Под таким углом зрения противодействие «высшей власти» в земных делах, естественно, рассматривалось тягчайшим преступлением против божественного мироустройства. Но сам государь, не будучи персоной священной, лишь один из верующих, души которых принадлежат Богу, а не ему. Потому Лютер допускал одну важную оговорку: если господин не следует божественным заповедям и покушается на свободу веры своих подданных, то он узурпирует полномочия, принадлежавшие только одному Всевышнему. Узурпация есть акт тирании, и сам государь становится, таким образом, тираном. В этом случае он «уходит из-под Бога» и превращается лишь в частную персону, расторгая и свои обязательства перед подданными. Здесь император становится не императором под Богом, а лишь частным лицом, против которого можно протестовать. Но ни в 1523 г., ни позже Лютер не подразумевал под протестом вооруженное сопротивление императору-тирану, хотя историки (Э. Вольгаст и З. Хойер) неоднократно пытались дифференцировать высказывания Лютера на этот счет. Даже в экстремальной политической ситуации 1539 г. во время переговоров с членами Шмалькальденского союза Лютер, комментируя отрывки из Матфеева Евангелия, прямо указывал, что в случае преследования императором в вопросах совести подданный должен «все оставить и бежать». Эмиграция и вынужденный уход из-под юстиции «высшей власти» виделись Лютеру самыми экстремальными формами протеста. Лишь против папства оправдывается любая форма сопротивления, но папство не есть высшая власть, а власть антихристова, надлежащая быть низвергнутой уже на земле.