Герда Таро: двойная экспозиция - [91]

И есть в этой истории один момент, вызывающий еще вопросы, и он снова связан с Чики.

Фотография 1998 года изображает его, восьмидесятисемилетнего, с Леонорой, одетого как будто на выход. Даже если его память (но не тело) начинала его подводить, из нее наверняка стерлись бы более свежие воспоминания, но не те, что связаны с негативами, объявившимися спустя столько лет в городе, где он провел большую часть своей жизни. Почему никто не подумал с ним связаться? Почему никто не попытался отвести его туда, чтобы он снова увидел свои коробки, ведь это могло оказать давление на тех, кто их унаследовал? Или Чики сам больше не хотел ничего знать об этой истории? Да, вполне возможно, он просто устал.

Более двадцати лет прошло с тех пор, как появились обвинения, что самая знаменитая фотография его друга – «Смерть республиканца» – подделка. Тогда Чики без промедления выслал Корнеллу Капе свои показания на английском языке, готовый к тому, что их станут оспаривать.

In 1939, when the Germans approached Paris, I put all Bob’s negatives in a rucksack and bicycled it to Bordeaux to try to get it on a ship to Mexico. I met a Chilean in the street and asked him to take my film packages to his consulate for safekeeping. He agreed[306].

Отголосок этого письма 1975 года можно уловить в объявлении, размещенном Корнеллом во французском журнале «Фото», когда с появлением чемодана «Луи Вюиттон» возродилась надежда найти негативы – решающие доказательства для оправдания его брата.

В 1940 году, перед наступлением немцев, мой брат передал другу чемодан с документами и негативами. По дороге в Марсель этот человек доверил чемодан ветерану гражданской войны в Испании, который должен был спрятать его в подвале латиноамериканского консульства. На этом следы теряются. Несмотря на долгие поиски, чемодан так и не был найден. Разумеется, всегда возможно чудо. Если кто‑нибудь располагает информацией о местонахождении чемодана, свяжитесь со мной. Заранее сердечно благодарю.

На объявление откликнулись. Международный центр фотографии отправил целую команду на юг Франции, где они перерыли всю сельскую местность, но вернулись в Нью-Йорк с пустыми руками. Задним числом понятно, что это предприятие не могло закончиться чем‑то бóльшим, и все же объявление, хоть и исправляет ошибку в годе, допущенную в письме Чики, расходится с ним в куда более важных деталях. Не так важно, что Корнелл поместил своего брата в Париж, в то время как на самом деле он тогда застрял в Мехико: по иронии судьбы, эта подробность позднее спасла того, кто тащил негативы в своем рюкзаке. Но почему рюкзак превратился в чемодан, а Бордо – в Марсель? И главное – почему консульство Чили стало неопределенным «латиноамериканским консульством»? Разве Корнелл не знал, что, когда хочешь восстановить истину или ищешь сокровища, точность зацепок принципиальна?

И тут тебе кажется, что ты догадалась. Легкий смешок сводит на нет все измышления, легкий смешок, представляешь ты, достигший внутреннего уха Корнелла Капы, когда тот, перед тем как дать объявление в «Фото», начал планировать экспедицию в Чили.

– Забудь об этом, слышишь? Не буди лихо, пока оно тихо.

Может быть, негативы и были в Чили, но там все молчали. Негативы снова стали опасными, как и в ту пору, когда Чики крутил изо всех сил педали, чтобы не попасть в лапы немцам. Маловероятно, но они оказались снова в изгнании: в Мексике, Париже или в любой другой стране, где могли получить убежище чилийцы, бежавшие со своей родины, которая когда‑то была так гостеприимна по отношению к испанским беженцам.

«Когда один путчист умирает, появляется другой. В Испанию возвращается свобода, и это прекрасно, но в Чили они все еще творят свои грязные дела. Хочешь, чтобы кто‑то плохо кончил из‑за подозрений, что имеет какое‑то отношение к старым фотографиям? And what’s the difference, anyway[307] – мне, Шиму и Герде?»

Корнелл вспоминает брата по нескольку раз на дню, он все еще часто видит его во сне, и иногда эти напряженные сновидения будят его по ночам. Именно Банди пробуждает в нем тревогу, тревогу, которой переполнена его жизнь, и раз сейчас у него есть ощущение, что он почти слышит брата, почему бы не вызвать его, чтобы попросить совета? Кто сможет дать совет лучше, чем старший брат, прошедший через войны и бегство, угрозу изгнания и всевозможные режимы? Но великому Роберту Капе не понять, что сегодня сгубить может не только политика. “Wha’s the difference, anyway”, не говори это мне, Боб. Только не тогда, когда я спать не могу из‑за твоих негативов и буду искать их, пока жив…»

В порыве одолеть чувство неблагодарности Корнелл больше не слышит голос брата. «Я подумаю об этом завтра», – говорит он себе, поправляет одеяло и снова засыпает.

Общий корень слов «обретать» и «изобретать» напоминает: чтобы что‑то найти, нужно обратиться к памяти как к форме воображения. И все же, отправляясь на поиски, иногда можно сделать непредсказуемые открытия. Так, воображаемый ночной диалог между Корнеллом и Робертом Капой открыл новую подсказку. Она была и раньше, черным по белому, но ты ее не замечала. Корнелл Капа не знал, что негатива «Смерти республиканца» нет ни в одной из трех коробок, и даже собравший их человек не мог об этом помнить. Но самого Банди, раздобывшего фальшивые документы, чтобы вытащить его из концлагеря, Чики не забыл. Настало время отплатить ему тем же, даже если он ничего не мог сделать, кроме как добавить к своей фразе словечко