Герцогиня - [30]

— Как к тебе уходил — разговаривал. Дочь твоя прощения у тебя, у отца своего, просила. Сказала: за всё.

Андрей дёрнулся, скривился, слез с кресла, не выпуская меча из рук, прометнулся туда-сюда по зале, подошёл к окну, уставился в заоконный сумрак.

Изяслава, первенца своего вспоминает? Тот, вскрыв себе вены после беседы со мною, тоже в предсмертной записке просил "простить за всё".

Нет. Дети… конечно. Но отношение к ним на "Святой Руси" — "доброжелательное равнодушие". А уж тем более дочь. Ставшая, после смерти Магога, и вовсе бесполезной.

— А она? Она не просила? Гордыня её…

— Ты её лучше знаешь. Ей гордость потерять — не она будет.

"Гордость" у Софочки — понятие специфическое. Её гордость — оседлать да взнуздать. Из какого-нибудь вятшего ишака сделать. Чем вятшее и ишастее — тем горделивее. Но я Андрею такое говорить не буду. Не оценит-с.

Хуже нет "открывать глаза" одному супругу на другого. Вий с поднятыми веками, против супругов с "открытыми глазами" — шаловливый мальчик.

Я не видел его лица. Он просто стоял и смотрел в темноту. Плечи почти святого и благоверного русского князя не тряслись от сдерживаемых рыданий, не раздавались редкие хриплые всхлипывания, не катилась на подол дорогого халата скупая мужская слеза. Крестных знамений — не клал, псалмов — не читал, господу богу — не молился. Только отвёл руки с мечом за спину, сцепил пальцы на рукояти и попытался свести локти. При его позвонках… это должна быть острая, пронзающая от затылка до копчика, даже до коленей, боль. Желаемая, создаваемая, управляемая. До… до предела возможности выносить.

Наконец он выдохнул, пошатнулся. Смерил меня презрительным взглядом, когда я шагнул к нему поддержать, отвёл рукой.

— Сказывай. Чего удумал.

Ну, Ванюша, давай. Златоусти златоуст. Хорошо бы ещё и "златомысл".

— Ничего нового. Как ты меня в Янине. Высылка со ссылкой.

"Прецедент" — великая сила. Человеческая мысль подобно крокодилу, возвращающемуся к реке по собственному следу, стремится бежать протоптанной прежде тропинкой. Полагая, что на пройденной тропе опасностей нет. На обратном пути его встречают лезвия вбитых охотниками в тропу обломков клинков. Об которые глупая рептилия распарывает своё брюхо.

Был бы Боголюбский нормальным святорусским князем… — и разговора не было бы. "По обычаю", "как с дедов-прадедов бысть есть". В смысле: в заруб-поруб. И — отпеть в скором времени. У Андрея несколько другой, его личный опыт восприятия новизней. Можно "прожектировать". Но прецеденты, "реперные" точки — необходимы.

"Трансцендентная трансформация эманации виртуального сферического коня в вакууме" не прокатит: одного знакомого понятия "конь" — недостаточно.

Я повторил вслух цепочку своих рассуждений. О необходимости "морковки". Далёкой — чтобы отзвука сюда не долетело. Увлекательной — чтобы руки и душа заняты были. О дуэте: дочь и мать. Об энергичной, инициативной, искушённой ведущей, и прочной, не яркой, но крепкой, удерживающей от глупостей, ведомой.

О Ростиславе Андрей слушал с интересом: он её совсем не знает. Помнит девчушку-первоклашку во взрослом платье, которую замуж отправлял. Какая она теперь — представляет смутно. Пришлось привести некоторые подробности. Про немецкий язык, каменное строительство, спокойный разумный взгляд… Тщательно фильтруя.

— Мда… Чуднò. Говорят, чужие дети быстро растут. А тут своё незаметно выросло. Какие-то ты сказки сказываешь. Будто не про девку мою. Индо ладно. Так, что за "морковку отдалённую" для Улиты ты придумал?

— Ты про неё слыхал. Называется — Саксония.

— ???!!!

Во! Опять завёлся. Меч свой сразу потянул. Убьёт? Коль меч не остановить — надо мысли заплести. Не спи, Ванюша, выноси братцу Адрюшеньке мòзги.

— Ты тамошними делами давно интересовался?

— Ты…! Меня других забот нет?! Что ты мне зубы заговариваешь?!

— Андрейша! Перестань орать! Будто порося на торгу. Послушай.

И я начал излагать свои резоны и домыслы. Про свою странную идею: выдать Ростиславу Андреевну, вдову князя Вщижского, прозываемого Магогом, за герцога Саксонского Генриха, прозываемого Львом. В комплекте с её матушкой Софьей (Улитой) Степановной Кучковной, бывшей княгиней, бывшей женой князя Суздальского Андрея Юрьевича, прозываемого Боголюбским.

Бред? — А куда деваться? Убить обеих?

Если бы дело было только в Софье, то я бы… перетерпел. Она, знаете ли, мне немало крови попортила. Ежели ей за её "художества" в "Святой Руси" полагается смерть, то…

Я ж не империалист! Пусть он сам, туземный, почти суверенный… в рамках сиюместного и сиювременного понимания "правды"… согласно исконно-посконному делопроизводству, судоговорению и исполнению наказаний… Заслужила? — Пусть рубят. Или, там, морозят до смерти.

За Ростиславой вин нет. Её-то за что? Что узнала лишнее? — Согласен, достаточное основание для скоропостижной. Если нет другого выхода.

"Остановись! Подумай! Всё ли ты сделал для появления миллионного жителя города?". Или, хотя бы, для сохранения. Жизни невиновной женщины.

Вот, остановился, подумал. Насчёт "доски с глазами". У которой "душа обрела плоть". Придумал — "бред".

И чо? Осталось мелочь — сделать.