Герцогиня - [29]

У Андрея насчёт "воспроизводства"… никак. Но инстинкт — довлеет.

Раз довлеет — отвечать не следует. Врать нельзя, а сказать правду… да ещё всю… Убить, хоть бы и чисто инстинктивно, он вполне…

Промолчать тоже нельзя. "Молчание — знак согласия". Тогда… сам спрошу. Чего-нибудь. Кстати, кого — "её"? Их же две.

А, факеншит! К дочке Андрей конечно… относится. Но с женой знаком дольше. И — лучше.

Да какое ему дело?! Благоверный святомученистый самко-владелец. Они ж разведены! У него уже другая есть, законная, венчанная.

— Ты ещё ко мне в штаны залезь да понюхай. Вдруг духом знакомым пахнёт.

Я не сильно борзею? — Сща узнаю.

— Что?!!! Ты с кем…? Стража!

Узнал. "Сильно".

Факеншит. Могут и голову срубить. Тут же. С него станется.

"Смерть бегает за глупыми, умные находят ее сами" — это оно? Я — нашёл? В смысле — я умный?

Ваня, твой безграничный жизнеутверждающий оптимизм… рискует перейти в жизне-отрицающий.

Четверо гридней в снаряге, с обнажёнными мечами вваливаются в палату. И останавливаются. Я сижу в стороне, возле столика писца. Между мной и Андреем шагов пять-шесть, никаких движений, никакой явной опасности… И чего звали?

— Взять! В поруб!

Гридни разворачиваются ко мне. Но не спешат. Наконец, старший командует:

— Ты… эта… положь мечи, выходь сюды…

— Ребята… кто сунется — уши пообрубаю. Забыли "Зверя Лютого"?

Гридни… мнутся. Потом осторожно расходятся, начинают обходить меня с обеих сторон. На опущенных обнажённых мечах качаются блики от света свечи. Чуть играют клинками, чуть прижимают рукояти в хвате. Примерятся.

А я — нет.

Достать "огрызки" — согласиться, принять бой. Пока у меня руки пусты — меня можно пугать. Толкать. Рукой, ногой. Резать-убивать… не кошерно.

Терплю. Ух, как тяжело! Но… сдерживаюсь. От истерики с мечемаханием.

Я не такой уж хороший фехтовальщик. Но про это никто, кроме Артемия и Чарджи, не знает. Я не демонстрирую своё умение, не дерусь на поединках. А когда дерусь — убиваю. Одно из моих прозвищ "Немой убивец". Потому что не устраиваю предварительных… песен и плясок.

"Вот — враг стоячий, вот — враг упокоенный. Промежуточные стадии неинтересны".

И уже, как говорят, многих таким образом поубивал. Слухи идут. На мой счёт относят и победы моих воинов, и мои победы, хоть бы и не фехтовальные. Никто не верит, что на Земляничном ручье я на горочке сидел да издалека глядел. Нет, конечно — лично крошил кипчаков сотнями.

Туда же относит народная молва многие странные смерти моих противников; уши, плывущие по рекам на плотиках; вырванные зубами, по-волчьи, хрипы бунтовщиков; посаженных на кол племенных колдунов; страшную, полную чертовщины, головорубную машину…

Как про Огненного Змея: "…не свой брат, у него нет пощады: верная смерть от одного удара. Да и чего ждать от нечистой силы!..".

Не думаю, что этим мужикам их бабушки каждый вечер перед сном страшные сказки про меня рассказывают. Но все они что-то такое слышали. Оттого и мнутся.

Сейчас опрокину на них столик, вон тому правому складнем писарским запулю в глаз, броском вдоль стены, захват заложника: Боголюбскому "огрызок" к горлу… Как бы не нарваться — у него где-то рядом должна быть его любимая железяка. Куда он "меч Святого Бориса" сунул? А, вижу — он на нём сидит. И уже тянет. Всё? Бой?

Лучше сперва поговорить:

— Княже, стражи твои — люди живые, а не игрушки для забав детских. Если я тут их поуроняю, что тебе Богородица скажет?

Андрей чуть скинул гнев, с интересом рассматривает своих гридней. Это не его обычная охрана — кипчаки хана Асадука, эти — русаки, Владимирские или Суздальские. Похоже — новички. Приближает к себе, присматривается, проверяет перед накатывающей войной.

Ещё: мною интересуется. Он не видел меня в бою. Ни в Бряхимове, ни в Янине. Только удивительные рассказы слышал. Теперь ему любопытно посмотреть.

Князь-кавалерист. Большой знаток всякого человеко-зарубания, зарезания и протыкания. Эксперт. По расчленёнке. Интересуется новым опытом.

Напоминание о Богородице и моя подчёркиваемая неподвижность несколько меняют его настроение.

— Ладно, идите. Вой-яки.

Гридни уходят, а вот меч — у него на коленях. И рука на рукояти. Он спокоен и уверен. В своём мече, в своей руке. При всех его возрасте, болезнях, ранениях, сидячем положении, отсутствии доспехов… если он махнёт и попадёт… кранты без вариантов. А он — попадёт. В РИ его рискнули пойти убивать только после того, как меч утащили.

Едва дверь за стражниками закрывается, как я начинаю проповедовать. Чтобы не дать ему снова поставить ненужные вопросы. Ответы на которые вредны. Для нас обоих.

— Извини брат, но дела ныне такие, что их обеих надо с Руси убирать. Держать здесь опасно. Разболтать могут. Убивать… Ты готов их убить?

— Зачем? В монастырь. Обеих. И года не протянут. По божьей воле.

— В каменном мешке ледяном — зубами сутки напролёт стучать? Милосерднее утопить.

Мы оба знаем: постриг, суровый устав — обычная судьба многих аристократок, чем-либо мешающим свои мужьям или родственникам. В нашем климате, при обилии примеров святых подвигов в житиях… Закопают по плечи в землю, в промораживаемой до инея келье, дней на сорок — беса изгонять… Успех в отношении беса гарантирован: "прими, Господи, душу грешную".