Генрих VIII и его королевы - [77]
Более поздние поколения, остававшиеся по обе стороны конфессии, представляли Анну как крестную мать английского протестантизма, но это совершенно неверно. Она была реформатором, и ее покровительство распространялось на многих из тех, кто впоследствии стали протестантами, но нет оснований полагать, что ее собственные воззрения на такие главные догматы, как искупление или евхаристия были отличны от ортодоксальных. Ее никогда и не обвиняли в ереси, даже когда враги выискивали любые способы очернить ее репутацию. Женщиной, которую можно было бы обвинить в этом и против которой действительно возбуждалось дело, была Екатерина Парр. После Анны она была одной из королев, обладавшей наибольшим мужеством. Однако мы можем проследить ее личное влияние на Генриха. Она воплощала ту религиозную культуру, которая постепенно завоевывала главенствующие позиции в последние месяцы царствования, что имело неоценимые последствия в будущем. В этом контексте Джейн Сеймур вряд ли стоит принимать в расчет, поскольку она была самой «нормальной» из королев Генриха. Возможно, не вполне оправданно описывать любую из них только «как женщину», но ее роль целиком зависела от физической привлекательности для короля, а ее успех — от того, что она родила ему столь необходимого сына. Политические бури, сопровождавшие ее восхождение, не были спровоцированы ею, и ее смерть едва ли вызвала какое-то брожение, кроме чисто личного горя. Екатерина Ховард способствовала укреплению репутации Генриха как «пугала», и, несомненно, ее судьба подтвердила невысокое мнение Кристины Датской о короле Англии как о предполагаемом муже>[241]. Екатерина не была опасна в том смысле, как была опасна Анна, и с позиций времени ее смерть не может быть оправдана. Поколением раньше ее, всего вероятнее, заперли бы в монастырь, но в 1541 году в Англии монастырей не было. Ее казнь можно истолковать только как акт возмездия, как яростную реакцию Генриха на разочарование и унижение, облеченную в квазизаконную форму.
Страсть и сексуальность, таким образом, вторгались в политику эпохи царствования Генриха с начала и до конца. Война и произведение потомства, — это две сферы, в которых король мог демонстрировать свою доблесть, и он всем сердцем стремился преуспеть в обеих. Но он постоянно испытывал неудовлетворенность, и это лишало его уверенности в себе, которую ему необходимо было поддерживать. Турниры и галантное ухаживание не заменяли завоеваний чужих земель и заполненных детских. Эдуард, а потом Булонь стали драгоценными трофеями, но этого было слишком мало в компенсацию за безмерно высокие траты времени, денег и эмоциональной энергии. Последняя война Генриха с Францией, закончившаяся летом 1546 года>[242], обошлась ему более чем в 2 000 000 фунтов и оставила государство в больших долгах. Если бы не постигшее его фиаско в отношениях с Екатериной Ховард, ее, быть может, и не было бы. Его величайшим триумфом было установление священной супрематии, и мы не можем не сомневаться, произошло бы все это, если бы его увлечение Анной Болейн не влекло его к цели в противовес немыслимым препятствиям. Абсолютная монархия всегда полна таких сложных сплетений, но никогда страсть, честолюбие и совесть не сталкивались так странно и так опасно, как в Генрихе VIII. Современникам казалось удивительным, что он выбирал себе женщин, чтобы жениться, чего бы это ни стоило, вместо того, чтобы использовать их и отбросить, как поступали его приятели. Одной из причин этого была необходимость иметь законных детей, а другой — вера, хоть и довольно странная, в святость брака. Его оскорбляла свободная сексуальная мораль, и он упрекал свою сестру, Маргариту, когда она бросила своего второго мужа, графа Энгуса. Он завел себе двух любовниц, о которых мы знаем, тогда, когда его первый брак еще казался надежным. До 1525 года он был обычным ренессансным принцем, но после этого политические и сексуальные принципы затянули его в неведомые воды, что принесло чрезвычайно конструктивные результаты для будущего Англии. Более чем через полстолетия после его смерти Вильям Шекспир написал:
И, разумеется, кроме царственной пышности, еще и легкость, с которой король может менять жен, если этого требует государственный или личный интерес.
