Генрих VIII и его королевы - [76]
К 1543 году, когда его политическая власть находилась на высоте и все посягательства на нее были сокрушены, король стал трагической фигурой. Он был невероятно тучен, стал калекой по причине, вероятно, остеомиелита, и постоянно мучился от простуды и колик>[237]. Его портрет, гравированный Корнелием Мэтсью, выполненный примерно в это время, изображает фигуру печально-угрожающую, с лицом, которое не без основания сравнивали с огромной картошкой. Мы не знаем, как или почему он выбрал свою последнюю невесту. Может быть, его внимание обратил на нее какой-нибудь преданный придворный, понимавший, в чем он нуждается; ее могла подставить партия реформаторов, как Екатерину Ховард — консерваторы. Мы можем быть вполне уверены в том, что она не искала этого внимания, потому что еще до того как умер лорд Лэтимер, она обратила взоры на Томаса Сеймура. Во многих отношениях это был самый лучший выбор Генриха, и она выполнила свой долг лучше, чем любая из ее предшественниц. Это было более просто, потому что взрывной сексуальный элемент, который скреплял и рвал большинство отношений короля, почти полностью отсутствовал, но иной раз он, вероятно, требовался и вряд ли был приятен. Большинство из того, что мы знаем о Екатерине Парр, связано с ее семейными добродетелями и свойственной ей добротой вообще, но не следует пренебрегать и ее политической ролью. Независимо от намерений, ее евангелическая деятельность создала ей союзников. Другими словами, она весьма активно участвовала в той борьбе за власть, которая шла при дворе в последние четыре года жизни Генриха — борьбе за власть, которая была нацелена на все более неизбежное регентство>[238]. Если у Екатерины в этой борьбе и были какие-то личные амбиции, то они не проявились. Она не выразила протеста ни в то время, ни потом, когда ее игнорировали при учреждении регентства, и ее приоритет после смерти короля имел чисто личный характер. Несмотря на свою безупречную репутацию, последняя королева Генриха исключительно умело скрывала свои подлинные чувства, и ее поведение в последний год жизни заставляет задуматься о годах ее якобы полного самопожертвования в роли подруги и сиделки короля.
Для своих подданных Генрих VIII в конце концов стал великим королем, тень которого поглощала все и через двадцать лет после его смерти, и которому его долго прожившая и удачливая дочь Елизавета возносила почести>[239]. Для своих европейских современников он был монстром, разрушившим здание единой церкви, чтобы удовлетворить свою незаконную похоть, и изгнал четырех жен, двух из которых убил, когда они перестали в достаточной мере удовлетворять его. Екатерина Арагонская превратилась в святую, Анна Болейн — в демона (в облике которого она до сих пор изображается на испанских карнавалах нашего столетия), а Анна Клевская стала посмешищем. Всегда есть доля истины и в иконе и в карикатуре. Какие бы мнения ни существовали о механизме английского правления в период его царствования, нельзя отрицать, что он совершил коренную перестройку законодательного процесса. Установление королевской супрематии в союзе с парламентом стало важнейшим фактором в становлении государства>[240]. Это могло ничем не закончиться, но недостаточно сказать, что если бы его дочь Мария прожила дольше, то все его достижения были бы преданы забвению. К тому времени, как Генрих умер, королевская супрематия стала «английским завоеванием», и отмена Марией законов, в которых она была воплощена, не лишила ее привлекательности. Елизавета еще в большей степени, чем Генрих, превратила ее в нерушимую основу английского государства, но весьма сомнительно, смогла бы она создать ее из случайных обломков в момент своего восхождения на престол в 1559 году. Мы в самом деле должны рассматривать Генриха как одного из главных политических архитекторов, превративших средневековую Англию в мощного партнера современного национального государства. И хотя он никогда не был протестантом, он также главным образом отвечает за то, что Англия к концу шестнадцатого века стала протестантским государством, а к концу семнадцатого — мировым оплотом протестантизма. Какие бы суждения ни выносились относительно его убеждений или морали, его политические свершения оправдывали его исторический статус.
Однако Генрих был тем человеком, который не умел жить в разных, отделенных друг от друга сферах. Несмотря на то, что некоторые теории утверждают противоположное, средневековые короли обычно не отделяли для себя дела церкви и государства, и подобным же образом Генрих не умел разделять свою общественную и личную жизнь. Какими бы плачевными ни оказывались последствия, он считался со своими женами. Все они, за исключением Анны Клевской, вели будуарную политику, чтобы обеспечить продвижение собственной семьи или фаворитов, но этим их роли не исчерпывались. Екатерина Арагонская была послом, сначала у своего отца, потом — у племянника. Она была также активной сторонницей строгой религиозной ортодоксии. Следовательно, в ее отстранении играло роль не только желание короля иметь наследника. Это в сущности — повод, но причины были более сложными, и последствия выходили далеко за рамки династических проблем. По этим же причинам Анна Болейн была нечто большее, чем соблазнительница, которое украла сердце Генриха у законной жены. Она была искусным и целеустремленным политическим лидером, с программой, рассчитанной на гораздо большее, чем возвышение ее собственной семьи. Анна понимала значение королевской супрематии и пользу, которую из этого можно извлечь, гораздо более масштабную, чем обеспечение ее собственного положения. Из-за ее пола и отношений с королем ее падение было разыграно как чувствительносладострастный сюжет, но она была казнена по той же самой причине, по какой был казнен Томас Кромвель — потому что она была слишком опасна, чтобы ее просто сослать в деревню. Несмотря на надуманность выдвинутых против нее обвинений, Анна была в такой же мере отвергнутым советником, как и изменившей женой. Те, кто считали Генриха попросту варваром, который отрубал голову жене, если она ему не нравилась, предпочитали не замечать, что одна женщина, смерть которой действительно могла бы решить его проблемы, то есть Екатерина Арагонская, жила и умерла в собственной постели. Казнь королевской супруги почти не имела прецедентов, и она должна была восприниматься как отражение абсолютно исключительной роли, которую Анна решила играть в деятельности своего мужа.
