Генрих V - [21]

Архиепископ Арундел был смещен с поста канцлера и на его место был назначен епископ Бофор. Племянник старого архиепископа, граф Арундель, стал [81] казначеем. Несмотря на страхи покойного короля Генриха IV, никаких трений с герцогом Кларенсом, ставшим наследником трона, не возникло. Хотя новый монарх до некоторой степени урезал его права, присвоив своим младшим братьям, Джону и Хэмфри, титулы герцогов Бедфорда и Глостера.

Судя по всем сообщениям, в свои двадцать пять лет Генрих V производил сильное впечатление. Он был высок ростом, хорошо сложен и довольно красив. Если картина, выставленная в Национальной галерее (копия шестнадцатого века), сохраняет портретное сходство, то у него было цветущее, гладковыбритое лицо с высоким лбом, длинным, выделяющимся носом, полными яркими губами, карими глазами и каштановыми волосами, подстриженными по военной моде того времени — под горшок. Должно быть, так он выглядел до того, как бесконечные военные походы прежде времени состарили его, и он отпустил бороду. Его современники также были едины во мнении, что он был необычно строен и мускулист. Свои доспехи он носил «как легкий плащ». Рассказывают, что он мог догнать оленя. Тем не менее, согласно французскому астрологу Жану Фюзори, который был представлен королю летом 1415 года, несмотря на властные манеры и благородную осанку, он был больше похож на прелата, чем на солдата. Сложный, подвижный и жизнелюбивый, сдержанный и таинственный, холодный, с ледяным самообладанием, он был недоступен для понимания. Говорил он мало, а слушал много. Он говорил и писал на латыни, а также по-французски и по-английски. По всей вероятности, ему знаком был и валлийский. Он обладал обширной библиотекой, продолжая все время пополнять ее, он много и жадно читал. Среди его книг были книги по истории [82] крестовых походов, трактаты по охоте, религиозные трактаты, а также труды его современников, такие как: «Troilus and Criseyde» («Троил и Крисейда») Чосера, «Life of Our Lady» («Житие богородицы») Лидгейта и «De Regimine Principum» Хокклива. Две последних работы были посвящены ему, поскольку он был покровителем обоих авторов. Согласно Тито Ливио, «он находил удовольствие в пении и игре на музыкальных инструментах».[45]

Генрих с почти фанатичной одержимостью придерживался традиций и был ортодоксален. «У каждого века свой образ мыслей», — утверждает Юнг. Если это так, то король на все сто процентов соответствовал своему времени. В его поведении не было ничего эксцентричного, если не считать его динамизма. Он всецело отдался модному тогда культу пессимизма. «На исходе средних веков тень меланхолии коснулась людских душ, — говорит Иоанн Хейзинга. — Все, что нам известно о состоянии духа дворянства, указывает на сентиментальную потребность облачать свои души в одежды скорби». Хейзинга особо указывает, что «вся жизнь аристократов в период позднего средневековья является попыткой разыгрывать грезы», объясняя при этом, что «страстный и жестокий дух века, находившийся в вечном колебании между слезливой набожностью и холодной жестокостью... не мог обходиться без суровых правил и строжайшего формализма». Это отношение проявлял король на протяжении всех лет своего правления. Лежа на смертном одре, он заявил, что, останься он жив, то обязательно пошел бы на повторное завоевание Иерусалима, что было выражением не его личного полета фантазии, а долга, общепризнанного всеми современными ему монархами Запада.[46] [83] При случае он постоянно пользовался знаками рыцарского отличия, не забывая символику для усиления рыцарского достоинства. После его смерти, сторонник дофина Жювеналь де Юрсен, который всегда враждебно относился к нему, заметил, что король всегда с одинаковой долей справедливости относился и к бедному люду, и к знати. Королевская справедливость к униженным (кому он и его походы принесли столько несчастья) зиждилась на рыцарской морали, которая была особенно популярна в те годы. Суть ее сводилась к тому, что долг рыцаря состоял в защите слабых. Это гораздо в большей степени, чем все утомительные проповеди Лидгейта и вирши Хокклива укрепляло его искреннюю убежденность в том, что монарх должен обеспечивать «хорошее правление». Все же после всех этих слов и дел Генрих должен оставаться такой же загадкой для историков, каким он был для своих современников. Единственное, что можно сказать о нем с большой долей уверенности, так это то, что его друзья и враги восхищались им и боялись его, но никто из них не любил Генриха. Единственными качествами, какие хронисты приписывали ему, были военное искусство, строгая и суровая справедливость и показное благочестие.[47]

Его религиозный опыт в своей традиционности был доведен до крайности. Он разделял модное в ту пору уважение к картезианским монахам, но вкус лорда Скроупа к мистической литературе ему был непонятен. Он часто совершал паломничества к гробницам чудотворных святых, его метафизическая религия носила совершенно не сформировавшийся характер. В день он слушал несколько месс, пел псалмы во время церковных обрядов и никогда никому не разрешал прерывать [84] свои молитвы. Как только отец его умер и он стал королем, Генрих, как нам известно из «Первой жизни»: