Генрих Сапгир. Классик авангарда - [41]

Поздней осенью 1986 г. Максим сказал мне, что у них в университете будет выступать со стихами Генрих Сапгир. Максим к этому времени начал серьезно заниматься поэзией. Какой отец не гордится сыном, особенно когда сын развивает что- то, начатое отцом! Я обрадовался. Последние годы мы были оторваны от профессиональной литературной среды. Так что судьба давала Максиму возможность пообщаться с поэтом высочайшего класса. Правда, мой сын показывал стихи Евгению Рейну, одному из немногих писателей, кто пренебрегал опасностью и не прервал дружбу с нашей семьей. Но у Жени было правило никому не говорить худого или даже критического о стихах, и его обычная оценка показанной рукописи была «отлично» или «хорошо», как на экзамене у доброго петербургского профессора. Словом, я был рад за Максима.

Я на чтение не пошел. Генрих не звонил столько лет. Значит, не хотел, не мог, колебался… Да мало ли сам он хлебнул после разгрома «Метрополя» в 1979-м.

— Гениальные стихи, гениальный поэт, потрясающий вечер! — я никогда не видел Максима таким восторженным. Сапгир поразил моего сына. Максим сказал, что только теперь представил себе, как могло бы на него воздействовать чтение стихов ожившими Хлебниковым, Северянином или Заболоцким.

После чтения Максим подошел к Генриху и попросил разрешения показать ему свои стихи. Поехал. Показал. Стихи понравились и оживили наше знакомство.

Генрих позвонил и пригласил нас всех к себе. Так мы снова увиделись в 1986 г. и очень тесно общались до самого моего отъезда за границу — 7 июня 1987 г.

Потом были короткие встречи в Париже (1995) и в Москве (1999).

Пуржило по-февральски, когда мы покатили от нашего Покровского-Стрешнева к Сапгиру на Новослободскую улицу. Ехали до «Сокола», по Ленинградке, мимо Белорусской площади, по Бутырскому валу. Незабываемые места. Дом, где жил Генрих Сапгир, номер 57/65 — массивное детище сталинской эпохи — населяли разные знаменитости в разные годы. На стене у подъезда висела красномраморная мемориальная доска в честь патологоанатома академика медицины Абрикосова. Именно в его квартире 39-а и жил Генрих со всеми своими чадами и домочадцами.

Чад было два поколения: дочка Лена с четырехлетним Сашенькой. И чрезвычайно сообразительный пудель шоколадной масти. Он умел, например, считать.

Жена Генриха — Мила, красивая, усталая, приветливая и верно чувствующая литературу: фальшь это или истина. По ее утонченной, хрупкой фигуре женщины, которую пронзительно любили, по тяжелым туманным векам видно было, что ей хочется только одного: покоя для Генриха и для себя. Мила Сапгир сразу признала нас с моей Милой и Максимом за своих и, наверно, не разлюбила.

К домочадцам относилась и Нина Михайловна — мать Киры Сапгир. Кира уехала во Францию с дочкой Машей, а Нина Михайловна не захотела. Она осталась с Генрихом и Милой. Ей было за 80 лет, но она еще работала в каком-то НИИ научным сотрудником, химиком. Нина Михайловна так много знала и умела, что ее не отпускали на пенсию. Она почти ничего не ела, только пила чай и много курила. Сапгиры купили видеомагнитофон и японский телевизор, и Нина Михайловна смотрела со всеми привозные фильмы. Она не любила порнуху, и Генрих, всегда первым просматривавший фильмы в одиночестве, тактично предупреждал ее перед сексуальными сценами: «Нина Михайловна, сейчас покажут кое-что не для вас». Она покорно поднималась и шла к себе, попросив, чтобы позвали, когда продолжатся нормальные сцены. Иногда звать забывали. Она очень любила Сашеньку, и он называл ее тоже бабушкой: бабушка Мила и бабушка Нина Михайловна, хотя кровного родства у него с ними не было.

Дух доброго расположения к людям в этом доме был связан с широкой натурой Генриха Сапгира.

Квартира была просторная, состояла из обширной прихожей и трех или четырех комнат. Я бывал в двух: в кабинете Генриха (направо от прихожей) и в столовой, которая была слева и окнами выходила на Новослободскую улицу.

Кабинет служил гостиной. Чаще всего мы говорили с Генрихом в кабинете. Здесь же пили. Бывало, я сидел в кресле около старинного слоноподобного письменного стола. Генрих — на своем рабочем месте, между крыльев стола. Он читал негромко что-нибудь новое, или я показывал ему какие-то новые стихи. Он предпочитал слушать, когда читает автор. По диагонали от нас, вокруг журнального столика, на тахте, на каких-то низких сиденьях располагались гости, которых потчевала Мила Сапгир.

Потом Генрих пересаживался к гостям, и начиналась московская застольная беседа с коньячком и винами. Когда Сапгиры были дома (а они любили закатиться куда-нибудь поужинать, чаще в Дом кино), у них собиралось человек по шесть-семь и больше каждый вечер.

Кроме письменного стола в кабинете главенствовали полки с книгами: антикварные издания, словари, энциклопедии, классика, тома «Библиотеки поэта». На стенах в кабинете висели работы его друзей-художников (Оскара Рабина, Льва Кропивницкого, Вячеслава Сысоева и др.). В столовой, где давались обеды, висели в те годы полотно Левитана и эскиз Иванова.

В тот самый вечер, когда мы возобновили знакомство, у Сапгиров собралась шумная и пестрая компания: кинодраматург В., художник X., детский писатель Григорий Остер с прелестной подругой Майей, художник Вячеслав Сысоев, тоже с подругой. Мы пришли не к самому началу застолья, и надо было войти в стиль Сысоева, который читал главы из своей новой книги. Его первая, автобиографическая, вышла в 1983 г. у издателя Глезера в Париже. Чтобы ввести нас в курс дела, Генрих пояснил: «