Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [34]

Но, прибыв туда и войдя в главный зал замка, он ска­зал, обращаясь к ним:

— Господа, прошу вас всех возвратиться в Париж и молить Господа даровать мне утешение.

Вельможи откланялись и удалились. Король оставил возле себя лишь Бельгарда, графа дю Люда, Терма, Кастельно де Шалосса, Монгл4 и Фронтенака.

И поскольку Бассомпьер, сопровождавший герцогиню де Бофор из Фонтенбло в Париж, куда она ехала водным путем, хотел удалиться вместе с другими, король остано­вил его.

— Бассомпьер, — сказал он ему, — вам довелось последним находиться подле моей возлюбленной; оста­вайтесь же подле меня, чтобы оказать мне поддержку.

«Так что я остался, — вспоминает Бассомпьер, — и мы провели неделю или дней десять в одном и том же составе, если не считать нескольких послов, которые приезжали погоревать вместе с ним, а затем тотчас возвращались обратно».[28]

По прошествии этой недели Генрих IV удержал подле себя лишь Бюсси-Ламе и герцога де Реца.

Герцог де Рец дал королю возможность излить жалобы, а затем сказал ему почти со смехом:

— Ах, право, государь, в конечном счете эта смерть представляется мне манной небесной.

— Манной небесной? И почему же? — спросил Ген­рих IV.

— Да подумайте о невероятной глупости, которую вы намеревались совершить, государь.

— Что за невероятная глупость?

— Жениться на этой женщине!.. Сделать мадемуазель д'Эстре королевой Франции! О, еще раз Богом клянусь, Провидение оказало вам великую милость.

Король уронил голову на грудь и какое-то время раз­мышлял.

Наконец он поднял голову и сказал:

— Возможно, в конечном счете вы и правы, герцог; не знаю, милость это или испытание, но, полагаю, на вся­кий случай мне следует возблагодарить Господа.

«И он возблагодарил Господа и утешился настолько, — говорит автор "Любовных похождений великого Алькандра", — что по прошествии трех недель влюбился в маде­муазель д'Антраг».

Однако это вовсе не помешало тому, чтобы в течение трех месяцев король ходил в трауре, причем черном, вопреки обычаю: короли носят траурные одежды фиоле­тового цвета.

Что же касается несчастной Габриель, то о причинах ее смерти так ничего больше и не узнали. Однако про­должал ходить слух, что она была отравлена.

В Рони царила великая радость. Габриель умерла в субботу утром, но еще в пятницу вечером Ла Варенн отправил гонца в Рони.

Так что в тот самый час, когда Габриель умирала, Сюлли обнимал жену, лежавшую в постели, и гово­рил ей:

— Девочка моя, вам не придется появляться на утрен­них выходах герцогини: ее надежды лопнули.

Что же касается Заме и Ла Варенна, то оба они оста­лись в фаворе: Заме — именуя свою кассу ломбардом для королей, а Ла Варенн — закладывая фундамент церкви в Ла-Флеше.

VII

Однажды вечером Генрих и Сюлли беседовали с глазу на глаз в спальне короля, положив ноги на каминные под­ставки для дров, словно два заурядных обывателя с улицы Сен-Дени.

Прошло три месяца после смерти Габриель и месяц или полтора после того, как мадемуазель д'Антраг сме­нила герцогиню де Бофор.

— Итак, государь, — говорил Сюлли, — у нас есть согласие Маргариты на развод, и ваш брак вскоре будет расторгнут Римской курией. Вам следует подумать о том, чтобы выбрать себе жену среди владетельных принцесс; ибо, напоминаю вам без всякого злого умысла ваш воз­раст, государь, тринадцатого декабря этого года вам исполнится сорок шесть лет, и вам пришло время жениться, если вы хотите довести вашего наследника престола до совершеннолетия.

Генрих на минуту задумался, а затем, покачав головой, сказал:

— Друг мой, это тяжелая задача — отыскать себе вто­рую жену, если первую звали Маргарита Валуа; ведь даже если предположить, что мне удастся соединить в одной- единственной женщине всю красоту и все достоинства всех любовниц, какие у меня были, я пожелаю, чтобы в ней было нечто еще.

— Но что же нужно найти в женщине, государь, чтобы вы были довольны?

— Мне нужно найти красоту в ее облике, цело­мудрие в образе жизни, любезность в нраве, искусность в уме, плодовитость в браке, бла­городство в происхождении и большое государ­ство во владении; и я, полагаю, друг мой, что такая женщина еще не родилась и не скоро родится.

— Что ж, — промолвил Сюлли, — поищем тогда нечто реальное.

— Поищем, если это доставит тебе удовольствие, Рони.

— Что вы скажете об испанской инфанте, государь?

— Я скажу, что, хотя инфанта некрасива и старовата для любовных утех, она вполне подошла бы мне, если бы вместе с ней я сочетался бы браком и с Нидерландами.

— А не видите ли вы в качестве своей жены какую- нибудь немецкую принцессу?

— Не говори мне о них, Рони: королева-немка едва не погубила всю Францию.

— Ну а сестры принца Оранского?

— Они гугенотки и повредят моим взамоотношениям с Римом и ревностными католиками.

— А племянница Фердинандо, герцога Флоренции?

— Она из семьи королевы Екатерины Медичи, наде­лавшей много зла Франции, а особенно мне.

— Тогда поищем внутри самого королевства. Вот, к примеру, ваша племянница де Гиз.

— Она благородного происхождения, красивая, высо­кая и статная, хотя немного кокетливая и, по слухам, чересчур любит любовные записочки. Добрая, остроум­ная и веселая, она мне очень нравится; однако я опаса­юсь ее пристрастия к возвеличиванию своих братьев и своей семьи. Старшая дочь Майена, хоть она и смугла, нравится мне ничуть не меньше, однако она еще слиш­ком юна. Есть еще одна девица в семье Люксембургов и одна — в семье Гемене, есть моя кузина Екатерина де Роган. Но эта последняя опять-таки гугенотка, а что касается прочих, то они мне не нравятся.