Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [36]
Не знаю, заметили ли наши читатели, что три поэта, которые сочиняли в ту эпоху стихи подобного рода, имевшие целью превозносить видимые и тайные прелести любовниц короля, были духовными лицами: аббат Депорт, епископ Берто и кардинал дю Перрон.
Вернемся к мадемуазель д'Антраг.
Ее звали Генриетта; то был сверкающий ум, если не сказать пламенный; она была своенравна, строптива, язвительна, хитра и очень молода — ей исполнилось, напомним, всего лишь девятнадцать лет, — а ее фигура нимфы сильно отличалась от тучной фигуры Габриель.
Она любила сказать то, что тогда называли красным словцом, а мы теперь называем остротой, и в этом отношении обладала определенным сходством с Генрихом IV.
«Это была, — говорит Сюлли, — острая на язык говорунья, удачные шутки которой делали ее общество необычайно приятным для короля».
Не было у нее недостатка и в познаниях, и, если верить Эмери д'Амбуазу, одной из своих прелестных ручек она листала «Исповедь» святого Августина, а другой — «Галантных дам» Брантома.
Однако она была злой, вспыльчивой, мстительной и куда более честолюбивой, чем нежной. Генрих IV сомневался, что она когда-нибудь любила его, и с еще большим основанием сомневаемся в этом и мы.
Ее притягательное средство состояло в том, чтобы по расчету поступать так, как мадемуазель де Тиньонвиль и Антуанетта де Пон поступали из чувства целомудрия.
«Люди, — говорит Сюлли, — которые могли завоевать признание лишь какими-нибудь придворными интригами и единственная заслуга которых состояла в умении с приятностью рассказать королю очередную небылицу, восторженно восклицать при каждом его слове и присутствовать на тех увеселениях, где государи забываются, как и прочие смертные, эти люди выставляли ему в таком выгодном свете очарование, игривость, изящество и живость мадемуазель д'Антраг, что они зародили в нем желание увидеть ее, затем встретиться с ней вновь, а потом и полюбить ее».
Это отвращение Сюлли к мадемуазель д’Антраг, вначале лишь бессознательное, тотчас превратилось в ненависть, когда Генрих IV попросил своего главноуправляющего финансами выплатить мадемуазель д’Антраг сто тысяч экю.
Это была цена, которую она или, скорее, ее отец назначили за ее любовь.
Сюлли, игравший при Генрихе IV роль резонера, заметил королю, что в то самое время, когда тот потребовал у него эту сумму, составляющую шестьсот или семьсот тысяч нынешних франков, ему нужно сделать запас в четыре миллиона для того, чтобы возобновить союз со швейцарцами.
Однако, несмотря на свои возражения, Сюлли был вынужден выплатить ей сто тысяч экю.
Но стоило мадемуазель д’Антраг получить эти деньги, как она, понимая, что теперь ее отказ должен казаться королю странным, решила ссылаться на отца и мать.
И потому она написала Генриху:
«Мой великий король! За мной наблюдают так пристально, что у меня нет совершенно никакой возможности дать Вам все доказательства благодарности и любви, в которых я не могу отказать величайшему королю и любезнейшему мужчине. Для этого нужен благоприятный случай, но разве меня не лишают их всех с таким старанием и почти непреодолимой жестокостью? Я обещала Вам все, и я подарю Вам все; но для этого нужна возможность, а могу ли я ее иметь, находясь под надзором бдительных стражей, неотступно преследующих меня? Не будем обольщаться: у нас никогда не будет свободы, если мы не добьемся ее от г-на и г-жи д'Антраг; теперь уже вовсе не от меня зависит, проявлю ли я благосклонность к Вам, ведь я к этому более чем расположена. Вы завладели моим сердцем, так разве нет у Вас права потребовать меня?»
Ну а средство добиться от г-на и г-жи д’Антраг несколько большей свободы состояло в том, чтобы дать мадемуазель д’Антраг брачное обещание.
Вначале Генрих отказался.
Но мадемуазель д’Антраг была так красива!
Генрих предложил дать устное обещание в присутствии родителей.
Мадемазель д’Антраг ответила:
«Мой дорогой государь, я завела разговор и беседовала с г-ном и г-жой д’Антраг. Надеяться не на что. Я ничего не понимаю в их поведении. Но что я точно могу сказать Вашему величеству, так это то, что они никогда не уступят, если, дабы обезопасить их честь, Вы не согласитесь дать им брачное обещание. Они не соглашаются на устное обещание, но исходит это не от меня. Они упорствуют, требуя письменного обещания. Однако это не значит, что я не объясняла им ненужность и неоправданность подобной формальности и не говорила, что письменное обязательство будет не более действенным, чем данное слово, ибо нет на свете духовного судьи, который мог бы вызвать в суд человека, обладающего таким мужеством, такой славной шпагой и всегда имеющего для своих надобностей сорок тысяч хорошо вооруженных солдат и сорок готовых к бою пушек.
И все же, государь, коль скоро они упорно настаивают на этой пустой формальности, разве есть какой-нибудь риск в том, чтобы пойти навстречу их причуде? И, если Вы любите меня так, как я люблю Вас, разве можете Вы препятствовать тому, чтобы они были довольны мною? Выставьте все условия, какие пожелаете выставить; меня же удовлетворит все, в чем заверит меня мой возлюбленный».
