Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [31]

«Пришлите мне жирных гусей из Беарна, — приказы­вает он, — самых жирных, каких только вам удастся найти и какие могут сделать честь тамошнему краю».

Как и всем своим любовницам, Генрих обещал Габри­ель жениться на ней. Габриель, которой исполнилось двадцать шесть лет, была полной, дородной и жизнера­достной; она чрезвычайно любила поесть — это для нее, по всей вероятности, Генрих IV выписывал жирных гусей из Беарна. На рисунке, которому суждено было стать ее последним прижизненным портретом и которым владеет Библиотека, ее цветущее лицо сияет, словно букет лилий и роз.

«Если это и не была еще королева, — говорит Мишле, — то это определенно была любовница короля, царствующего во времена мира: она являлась символом и блистательным предзнаменованием семи тучных лет, которые должны были последовать за семью тощими годами и заря которых едва забрезжила».[26]

Более того, это была мать детей, которых король очень любил, — толстяков Вандомов. Мягкотелый во взаимо­отношениях со своими любовницами, Генрих IV был еще более мягкотелым отцом, по крайней мере в отношении тех детей, каких он считал своими. Он никогда не был снисходителен к Людовику XIII, которого письменно приказывал нещадно сечь. Вспомним, как полза­вший на четвереньках король с восседавшими на его спине детьми принимал испанского посла.

Генриху было сорок пять лет; с тридцати он носил рат­ный доспех и, едва сняв его с себя, почти тотчас же обла­чался в него снова. Он подошел к тому возрасту, когда человек нуждается в отдыхе, в спокойном домашнем сча­стье. Как и всех слабовольных людей, его одолевало спе­сивое желание казаться неограниченным властелином. Габриель, которая в действительности была повелитель­ницей, позволяла ему выглядеть повелителем. И это его устраивало.

Худой, юркий, постаревший телом и крайне изношен­ный в любовных похождениях, он оставался бесконечно молод душой и своей кипучей энергией внушал уважение Европе и поддерживал высокое мнение о себе. Никогда его не видели сидящим, никогда он не казался уставшим: казалось, что за какой-то совершенный им грех этот не­утомимый беарнский ходок получил от небес запрет на отдых; стоя он выслушивал послов, стоя руководил сове­том, а затем, закончив выслушивать послов и руководить советом, садился на лошадь и с яростью охотился. Каза­лось, в теле его живет дьявол. И потому народ, столь точ­ный в своих оценках, назвал его Четырежды Дьяволом.

Вся эта энергия сохранялась до тех пор, пока длилась война. Как только был заключен мир, Генрих IV заметил, что он не только устал, но и исчерпал свои силы.

Через полгода после заключения мира, устав, веро­ятно, ждать, на короля обрушилась ужасающая троица: задержка мочеиспускания, подагра и диарея. Прости, дорогой читатель, но мы ведь рассказываем о королях в домашнем халате!

Несчастный Генрих IV решил, что он умирает.

Он столько перевидал, столько сделал, столько страдал!

Но в одном отношении Генрих IV оставался тем, кем он был всегда: большим охотником до женщин и даже девушек.

Госпожа де Мотвиль жалуется, что в ее время жен­щины уже не пользовались таким почетом, как при Ген­рихе IV. Дело в том, что Генрих IV любил женщин, а Людовик XIII питал к ним отвращение.

Почему же сын Генриха IV питал отвращение к жен­щинам?

Однако мы, альковные историки, никогда и не гово­рили, что Людовик XIII был сыном Генриха IV.

И, возможно, мы скажем нечто совсем противополож­ное, когда приступим к разговору о его рождении.

Так что обстоятельства складывались для Габриель благоприятно: помучившись немного, она вот-вот должна была стать женой уставшего короля и принести ему в качестве приданого не золото и не провинции, а нечто куда более ценное: уже готовых детей.

Но потерпевшая поражение Испания питала надежду отыграться, подложив в постель к королю королеву- испанку.

Отсюда и проистекали страхи Габриель. Она ощущала себя помехой. А перед лицом Испании и Австрии помехи существовали недолго.

Французский король был единственным в Европе королем-солдатом, а Франция — единственной воинственной нацией. Завладеть Францией было невозможно, и потому следовало завладеть ее королем.

Следовало его женить.

Ну а если женить его оказалось бы невозможно, его следовало убить.

Его женили, но это не помешало его убить.

Как политик он был тоже чрезвычайно силен. У него одного ума было больше, чем у всех его врагов вместе взятых. Хотя и притворяясь, что он делает все, что угодно Риму, Генрих IV всегда в конечном счете поступал по-своему.

Он пообещал папе возвратить иезуитов, но и не поду­мал сдержать свое слово.

Возвращение иезуитов, и он это прекрасно понимал, означало его смерть.

Папа оказывал на него давление посредством своего нунция. Но он, всегда остроумный, всегда уклончивый, всегда ускользающий, отвечал:

— Будь у меня две жизни, я охотно отдал бы одну папе. Но у меня она только одна, и я должен сохранить ее, чтобы служить его святейшеству.

И добавлял:

— И интересам моих подданных.

Итак, следовало женить короля или убить его!

Надо отдать справедливость папе, он выступал за женитьбу.

За женитьбу итальянскую или испанскую: к примеру, тосканскую.