Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [30]

Видя, что перевозчик не узнает его, король поинтере­совался у него, что он думает об этом мире.

— По правде сказать, — сказал перевозчик, — я знать не знаю, что это за такой прекрасный мир, но вот что мне точно известно, так это то, что на все существуют налоги, даже на эту жалкую лодку, с помощью которой я с великим трудом зарабатываю себе на жизнь.

— Да, — промолвил Генрих, — но разве король не рас­считывает навести порядок во всех этих налогах?

— Ну, король, конечно, малый неплохой, — отвечал перевозчик, — но у него есть любовница, которой надо покупать столько красивых платьев и столько побряку­шек, что конца этому не будет, а платить-то за все это нам.

Затем, помолчав с минуту, он с видом глубокого сочув­ствия добавил:

— Ладно бы она была только его, но ведь поговари­вают, что она дает ласкать себя и многим другим тоже!

Король рассмеялся. Искренне ли он смеялся? Или неохотно? Мы не настолько осведомлены о тайнах коро­левской ревности, чтобы судить об этом.

Но, во всяком случае, на следующий день он послал за перевозчиком и заставил его произнести то же самое в присутствии герцогини де Бофор.

Перевозчик повторил все слово в слово. Герцогиня разгневалась и хотела отдать приказ повесить его.

Однако Генрих пожал плечами и произнес:

— Вы с ума сошли! Это же бедняк, которого нищета привела в дурное расположение духа; я хочу, чтобы впредь он ничего не платил за свою лодку, и уже завтра, ручаюсь вам, он запоет «Да здравствует Генрих Четвер­тый!» и «Прелестная Габриель!».

И перевозчик покинул Лувр, получив кошелек с два­дцатью пятью золотыми экю и освобождение от налога на свою лодку.

Впрочем, кое-что волновало герцогиню куда больше, чем все то, что могли сказать о ней все лодочники на свете.

Это были гороскопы, которые она приказала составить в отношении своей судьбы: все они приводили в отчая­ние.

Одни гороскопы предсказывали ей, что она выйдет замуж лишь один раз.

Другие — что она умрет молодой.

Третьи — что ребенок разрушит все ее надежды.

Четвертые — что человек, которому она целиком и полностью доверяла, предаст ее.

И чем ближе казался ее успех другим, тем менее пре­допределенным он выглядел в ее собственных глазах, и Грасьенна, ее доверенная горничная, говорила Сюлли:

— Не знаю, что происходит с госпожой, но все ночи напролет она только и делает, что плачет и стонет.

И тем не менее Генрих торопил Силлери, своего посла в Риме, угрожая вновь сделать Францию протестантской, если его брак не будет расторгнут, посылая к Маргарите курьера за курьером, угрожая обвинением в супружеской неверности и судом, если она не даст согласия на раз­вод.

Между тем дала себя знать новая беременность.

Габриель находилась в Фонтенбло вместе с королем. Приближался праздник Пасхи. Король попросил Габри­ель участвовать в пасхальных торжествах в Париже, чтобы у народа, который непонятно почему считал ее гугеноткой, не было повода бранить ее.

Кроме того, Рене Бенуа, духовник короля, тоже скло­нял ее к тому, чтобы вернуться в Париж на эти торже­ства.

Так что было решено, что любовники разлучатся дней на пять и вновь встретятся, как только праздник Пасхи завершится.

Столь короткая разлука была пустяком для людей, которым приходилось весьма часто расставаться, и, тем не менее, не бывало еще отъезда более печального. Каза­лось, оба они испытывали какое-то смертельное пред­чувствие и некий мрачный голос говорил им в глубине души, что они не увидятся вновь. Любовники все никак не могли решиться на разлуку; они расставались, но сто­ило Габриель отъехать на двадцать шагов, как она воз­вращалась, чтобы препоручить королю заботу о своих детях, своих слугах и своем доме в Монсо; затем король прощался с ней, после чего уже он, в свой черед, вновь окликал ее. Генрих проводил ее более чем на целое льё, а затем, грустный и заплаканный, вернулся в Фонтенбло, в то время как Габриель, не менее грустная и не менее заплаканная, продолжила свой путь в Париж.

Наконец, Габриель приехала в Париж. Ее сопровождал камердинер Генриха IV, по имени Фуке и прозвищу Ла Варенн. Это был деятельный пособник короля в его любовных похождениях. Он играл подле него ту же роль, какую Лебель играл при Людовике XV. Несчастный умер от страха, когда ученая сорока, которую он дразнил, выкрикнула не его фамилию, Фуке, и не его прозвище, Ла Варенн, а назвала его именем рыбы.

В сущности говоря, ученая сорока явно совершила не столь страшную ошибку, как обезьяна Лафонтена, при­нявшая название Пирей за имя человека.

Предчувствия бедной Габриель были небеспричинны.

Весь двор объединился против нее.

Генрих IV бывал влюблен множество раз и влюблен по-разному, но никого он не любил так, как Габриель.

Он сочинил или приказал сочинить для нее, вероятно на мелодию старинного псалма, восхитительную песенку, ставшую популярной тогда и остающуюся популярной еще и сегодня, — «Прелестная Габриель».

Если от всей монархии что и осталось на устах народа, так это одно имя: Генрих IV и две песенки: «Прелестная Габриель» и «Мальбрук в поход собрался».

Хотя нет, осталось еще выражение «Курица в горшке».

После сорока лет войны страна вошла в эпоху мира; все испытывали голод и жажду, ибо не пили и не ели на протяжении полувека. Казалось, даже сам гасконец, уме­ренный в еде и питье, сделался гурманом.