Генерал Рубцов - [20]

Федя».

— Воронина уже в машине, собирайтесь, — устало сказал Пушкин.

— Почему Федор пишет, что всем нужно срочно уехать? Я же врач, военнообязанная, мне нельзя… Я должна немедленно идти в военкомат, только он может определить, где мне быть! — решительно заявила Евгения Григорьевна полковнику и Надежде Зиновьевне. — Мамочка, я останусь здесь, пойду в какую-нибудь часть, буду ближе к Феде, ты меня пойми, не могу я иначе…

В несколько минут самое необходимое было уложено в чемоданы, и вот уже машина по взбудораженным улицам движется к вокзалу. Кругом огромные зарева пожаров. Черный дым, облаками поднимаясь в небо, до неузнаваемости изменил облик города, сделал его чужим и страшным. Вереницы людей, обгоняя друг друга, спешат к вокзалу. Детский плач, крики, зловеще-спокойный рокот немецких бомбардировщиков, черными косяками пролетающих над городом дальше и дальше на Восток. Как изменился Белосток за эти несколько часов! Руины, пожарища, слезы, кровь. На большой скорости проносятся грузовики, одни с красноармейцами, другие с имуществом гражданских организаций.

Привокзальная площадь, перрон, вокзал — все забито людьми. Женщины, дети. Это семьи комсостава, партийных и советских работников, рабочих и служащих, прибывших сюда на работу несколько месяцев назад из центральных областей страны, те, кому удалось уцелеть во время бомбардировки и обстрела города немецкими самолетами.

Один за другим подходят эшелоны, резкие слова команд, брань, плач, надрывные гудки паровозов.

С тяжелым сердцем, со слезами на глазах расставалась Евгения Григорьевна со своими близкими. Целовала заплаканное, испуганное личико дочери, отрывала и снова прижимала к груди ее белокурую головку.

— Леночка! Будь умницей! Не плачь! Мы с папой скоро приедем. Слушайся дядю Колю, ну, будь сильной, — говорила Евгения Григорьевна, превозмогая спазм горла.

Вот и прощальный гудок паровоза. Куда пойдет эшелон — никто не знает, дойдет ли он — неизвестно!

В горвоенкомате совершеннейшая неразбериха: подъезд и коридоры заполнены людьми, возбужденные голоса, гулко хлопают двери кабинетов. Наконец назначение в танковую бригаду. На попутной машине — в часть…

Штаб отходит

Шел пятый день войны… За последние трое суток штаб корпуса трижды сменил свое расположение, отходя на короткие расстояния от напирающего противника, постоянно разыскивая разрозненные части соединений корпуса. Полученный приказ штаба 10-й армии — «Немедленно прервите бой и форсированным маршем, следуя днем и ночью, сосредоточьтесь севернее Слонима»[13] — слишком поздно определял боевую задачу на организацию рубежной обороны по реке Щара. Прорвавшиеся на флангах 3-й и 10-й армий фашистские танки, высадившиеся воздушные десантники находились уже далеко за рекой Щарой к востоку, где-то под Барановичами.

Не имея регулярной связи с дивизиями, «штакор один», как и многие другие штабы, потерял управление. Ориентироваться приходилось лишь по информации, получаемой с большим опозданием от тех редких делегатов связи, которым в этой стремительно менявшейся обстановке удавалось все-таки найти штаб корпуса и которые практически уже не знали нового местонахождения своих штабов и частей. По отрывочным данным генерал-майор Рубцов представлял обстановку в полосе действий его корпуса.

Основные части прикрытия, не успевшие занять своевременно предполье и укрепрайоны, при прорыве подвижных соединений врага в тылы наших войск оказались не в состоянии остановить фашистскую военную машину, хотя дрались стойко.

Много лет спустя бывший командир 200-го стрелкового полка 2-й стрелковой дивизии майор Г. Д. Маврин[14] вспоминает, как это было.

«Уже 23 июня немцы подошли к реке Бобр и с ходу попытались ее форсировать в местах, обозначенных на картах бродами. Но мы-то предусмотрели контрмеры, соорудив пулеметные позиции на обстрел бродов перекрестным огнем. Первую попытку форсирования реки полк легко отбил, уничтожив десятка три немецких солдат.

В этот день враг больше не совался. С наблюдательных пунктов я и мои комбаты видели, что на противоположном берегу все более и более накапливалась живая сила неприятеля.

В ночь на 24 июня противник разведывал другие возможные места переправ. Боевое охранение и группа захвата 3-го батальона старшего лейтенанта Е. А. Колячкина за ночь взяли в плен шесть немецких солдат и фельдфебеля.

24 июня противник повел сильный артиллерийский обстрел обороны, намереваясь подавить огневые точки и форсировать реку. В бой вступила и наша артиллерия: 164-й артполк полковника Родзивилла, полковые минометные и артиллерийская батареи. Я ставил задачу на уничтожение огневых точек и нанесение удара по скоплению живой силы врага. Артиллерия работала хорошо, разбивая вражеские точки, но вместо уничтоженных, как грибы после дождя, возникали новые.

Рано утром 26 июня в расположение обороны полка на полуторке ГАЗ-ММ, оборудованной счетверенной зенитной пулеметной установкой, приехал исполняющий обязанности командира нашей 2-й стрелковой дивизии полковник К. П. Дюков. Меня он нашел на НП полка. Я попытался доложить обстановку. Дюков перебил меня, потребовав: «Короче! В двух словах, некогда!» Тогда я сказал, что попытки сосредоточившейся немецкой дивизии (так показывали пленные) форсировать реку отбиты нами совместно с артиллеристами полковника Родзивилла. Немцам нанесен серьезный урон, особенно в последние два дня. Я хотел было доложить о количестве уничтоженных и пленных фашистских солдат, но Дюков снова прервал меня. «Хорошо», — буркнул он и тут же: «Вам надо немедленно отходить! Белосток взят немцами, части корпуса в полуокружении. Отводи полк, и как можно быстрее! На Волковыск, Зельву, Слоним. Остальные части дивизии уже ушли. Передай приказ полковнику Родзивиллу. Понял?» — спросил он и повторил: «На Слоним!.. Веди лесами», — уже на ходу к машине бросил Дюков.