Генерал-губернатор - [68]

Свой круг общения у меня тоже давно сформировался, но для начала я решил осмотреться.

И почти сразу же наткнулся на Гриню Распутина. Оный мюжик скромно сидел в уголочке и благостно поглядывал на публику. Бороденка умаслена, волосенки на пробор расчесаны, скромная мятая ряса, сапожищи начищены, рожа благочестивая, только глазенки туда-сюда бегают. Досель я его еще не видел, но помнил по оригинальным фото, дошедшим до двадцать первого века, так что опознал сразу. И немедля сделал вывод – продувная рожа и прожженный мошенник.

А вот окружающая его публика, похоже, моего мнения не разделяла, вокруг Гришки так и вилась великосветские персонажи.

– Святой старец – благослови!..

– Отче – напутствуй!..

– Христосик!!!

– Святой отче – осени благодатью…

И Распутин ничтоже сумняшеся осенял с суровой рожей, да поглядывал на окружающих с превосходством, как на нищий на вошь.

Справедливости ради, поклонников старца от общего числа гостей было сравнительно немного, остальные Гришку равнодушно игнорировали, но и не собирались гнать его взашей. Какой-то паренек было принялся ему задавать каверзные вопросы, но того живо Гришкины поклонники шугнули, да так, что тот вообще сбежал от греха подальше.

А потом я вообще восхитился оным конокрадом.

Хозяйка вечера предложила ему откушать, чем бог послал, мол, чего голодным сидеть.

– Ржаного хлебца с солькой поднеси мне матушка, тем и сыт буду… – скромно молвил Распутин с покаянной рожей. – Ибо человек жив малым, а большое диаволов путь…

Публика вокруг него разом взвыла.

– Святой!!!

– Ах!!!

– Ох!!!

– И нам хлебца!..

– И мы хотим причаститься!..

А далее, дирижируя себе надгрызенной корочкой, Гришка толкнул проникновенную проповедь, чем вообще поверг поклонников в священный экстаз.

Нес – сплошную чушь, перемежая отрывки из святого писания жуткой косноязычной отсебятиной, но, черт побери, прямо лучился самобытностью и артистизмом.

«Артист! – весело подумал я. – Это ж надо такой талантище… И ключевые слова выделять и повторять не забывает, с ритмом тоже все в порядке, прямо в лучших традициях ораторского искусства. Не исключено, что речь ему кто-то ставил. Феномен, ничего не скажешь, хотя в таком поклонничестве ничего удивительного. Все эти богатенькие пресыщенные буратинки, так и тянутся к всякой пакости, ибо сами порочны по сути…»

– Экий шельмец! – густым басом вслух восхитился кто-то рядом со мной.

– Еще какой, – машинально поддакнул я на французском языке.

– Простите великодушно, но я как-то на французском не очень, – простодушно ответил мне большой, основательный мужик, возрастом слегка за пятьдесят. Дородный, могучий, с роскошными вислыми усами, с благородной сединой в кудрях и мордатый, он чем-то напоминал одного из запорожцев со знаменитой картины «Запорожцы пишут письмо султану». Большой, радикально багровый нос, завершал сходство. Довольно приличный гражданский костюм на незнакомце сидел неловко, гораздо больше «запорожцу» подошла бы свитка, перепоясанная кушаком, сафьяновые сапоги с загнутыми носками, да смушковая шапка с алым верхом. Мне он понравился – своей простотой, основательностью, чуть хрипловатым густым басом и мужицкой хитринкой в глазах. До такой степени, что сразу захотелось пропустить с ним пару песяриков под наваристые щи и поговорить за жизнь.

– Ради бога, – я перешел на русский и с легким поклоном представился. – Александр де Лавардан, промышленник и банкир, в общем, негоциант.

Мужик удивленно вздернул бровь и тоже назвался.

– Гиляровский Владимир Алексеевич, писатель и журналист. Так это вас давеча пытались того…

– Меня, меня… – я скорбно покачал головой. – Только того… мало каши ели…

И только после этого до меня дошло, с кем я разговоры разговариваю. Твою же мать! Да это же «дядя Гиляй». Гиляровский Владимир Алексеевич!!! Автор «Трущобных людей» и «Москвы и москвичей», которыми я в свое время зачитывался, журналист, репортер и писатель, летописец Москвы, так сказать, ее прямое олицетворение. Три тысячи чертей и распутных монашек – вот честно, встреча с этим человеком мне гораздо дороже чем встречи с десятком царей и прочих премьер-министров.

– Вы не француз, как писали… – слегка озадаченно заявил Гиляровский. – Не может иноземец так говорить по-нашему.

– Вот ничего от вас не скроешь, Владимир Алексеевич… – я весело улыбнулся. – Но оставим пока мою национальность в стороне. Какими судьбами в Санкт-Петербурге? Как это вы решились оставить свою Москву?

– Вы меня знаете, месье де Лавардан? – удивился писатель.

– Знаю – не совсем верно, но наслышан, – я протянул Гиляровскому руку. – Кто в Москве не знает того самого дядю Гиляя? И лучше именовать просто Александр Христианович.

– Рад знакомству! – писатель крепко пожал мою ладонь. – По делам прибыл, так сказать. А один знакомец затащил сюда. Но душно мне здесь… – пожаловался Гиляровский. – Не мой город.

Распутин тем временем продолжал витийствовать и вокруг него собралось уже гораздо больше людей.

– Шельмец и прохвост, – прокомментировал Владимир Алексеевич. – Я такие типажи отлично знаю. Дать бы ему по сопатке, враз спесь слетит. Ишь, язва. Но эти… эти то! Чем они лучше него? Не он тут главный мошенник, а они – обо сами себя обманывают. Тьфу, срамота…