Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник) - [8]

Из жерла алого на черном небе дня

Круги сужая в воздухе неслышно

Ловец меня, охочий до меня —

лакать и пить расклеванные вишни.

Шипи, шипи сухая кровь, и злись

мой ум наследный, ум змеи и змея —

лижи и вылижи живую эту слизь

в пустой и каменной ладони Иудеи.

Зачем меня оставил одного?

Зачем я пережил тебя на свете?

Пустынный Бог. Не влажен рот его.

И грохот с уст его в долину сносит ветер.

Бекаа, Ливан

сентябрь 82

«Переводя Гвироля через тьму…»

Переводя Гвироля через тьму,

за известковое держа его запястье —

и нам уже

– не одному —

переходить течение несчастья.

В тумане берег твой, нельзя назад,

а впереди дымы сошли на воды

и – потому —

идем, мой страшный брат!

Плевать, что поводырь не помнит брода.

[1983]

«Когда в жару нагишом лежим…»

Когда в жару нагишом лежим

рифмуя с ножом окончание жил

стиль называется ориенталь

быть может это неважный стиль.

Но что поделать – закрой глаза

на отраженье полночных светил

на бедре на лбу животе и лбу

уже своем – что и ощутил.

Встань и выпей, поскольку пить

надо в хамсин – почему и пил —

и вспомни, что молнию ибн-Гвироль

недавно с летучею мышью сравнил.

Я так это вижу: сухая тьма

тихо, мило, пейзаж и уныл

и: бах! Большая летучая мышь

в сиянье мгновенном разлома крыл.

О Боже, дозволь мне увидеть дождь.

[1983]

«Слава! Желтый твой снег…»

Слава! Желтый твой снег,

Юность тоже далече.

Никого и здесь нет,

с коим был безупречен.

Только в тьмы стороне —

чем – как крыльями – нечем —

спирт порхает во сне

есть мою печень.

Говорил – а кому?

с кем на войлоке черном?

Ну – так в нашем дому

потолками просторно!

Ну так в нашем дому

и висеть одному

незазорно.

Придыхая в дыму

выси горней.

Воя б, как выгибал

стан зверюги свободной,

уж бы как погибал

я красно всенародно,

кабы да по губам

стих не мазал холодным.

По губам.

Жаль, нельзя перечесть,

то, чего не случилось.

Это чья – это месть —

это чья ж эта милость?

Там, где пение есть

горло и отворилось.

Значит – Глория нам!

Пусть и вечная память.

Пусть не по именам

станут в честь горлопанить.

Жаль – нельзя только нам

глянуть по сторонам —

негде голосу падать.

Иерусалим

февр. 83 г.

Последние куплеты для Аглаи

Не станет мне опять

любовь и непечаль,

а встанет черт зиять

у левого плеча,

где родинки печать,

где пляшет луч луны,

чтоб сердце отличать

от четной стороны.

А станет мне печаль.

А к полночи тоска

цитаткой про – проверещать

возьмется у виска,

прильнет и ляжет дрянь коза

лицо мое сосать,

в том месте, где луна сиять

в глаза втекает вспять.

И у меня была

любовь, жаль, кажись,

что не любовь прошла,

а вовсе даже – жизнь.

О, задержись в дверях!

Я остаюсь среди

уже не лиц, а рях

при черте позади.

Да при такой луне

куда ж ему еще,

когда его ко мне

куда уж как влечет,

его ко мне влечет,

меня же к вам, мадам,

Что не отдал еще

скажите – я отдам.

Впрочем представьте счет, причем

по памяти, мадам.

Но понимаю сам,

что мне не сниться вам.

И вам не сниться мне,

И нам не сниться нам.

Мы никакого серебра

не нажили добра.

Мельчает серебро

золототканно петь.

Знать было, раз прошло,

а что осталось ведь?

Осталось ремесло

выламывать комедь,

Конечно вам, мадам, назло

из духа выдуть медь.

Знать было, раз прошло,

и, коль на то пошло,

осталось пожелать,

чтоб не о чем жалеть.

А если есть о чем —

чего б и предпочел —

есть место, ангел мой, сиять

за правым за плечом.

Но видимо – луна —

и – право – несветла.

У нас, мадам, любовь была,

а где теперь она?

Она на всех парах

ту-ту, и сквозняки

в разинутых дверях

торчат как языки.

Увы, склонение зимы

неблагосклонно к нам,

а то примерили бы мы

себе пару панам,

дурную даром ли водил

компанью да на грех

на свет полуночных светил

порядочных потех.

В полуночи следил,

ступал на козий снег!

Я так давно один,

что это уже век.

Он был ли нехорош,

иль мы нехороши,

аль жид заначил грош

на упокой души?

Или схизматик-лях

залез на вдовий двор,

Иль прямо на пустых полях

нам пишут приговор,

что черт мой, лицемер,

диктует за спиной,

иль я, ваш кавалер,

заигрывал с луной?

Но я уже писал, мадам,

что жизнь – она длинна,

она одна, она бедна

событьями, а дам

в ней на четыре марьяжа,

а черт не шулер, чай?

И все равно в конце лежат

два джокера: «Прощай!»

Луна! Бегу смотреть!

Ущербная пока.

Печаль, мадам, не смерть,

И в том – моя рука.

Пока, мадам, пока!

Я ухожу в загул.

А те, кто по бокам, —

почетный караул.

Прощайте. В хадже пал

По несвятым местам.

Черт! Где-то запропал

четвертый капитан.

Прощайте, ухожу,

и вам пора домой.

Мне будет ровно как скажу,

вам – чудно, ангел мой.

февр. – март 83 г.

Иерусалим

«Вот как умею так скажу молитву…»

Вот как умею так скажу молитву

Ох, было б серебро

да нету серебра

За то

что не перемигнулся с бритвой

косящей на запястье в пять утра

Я сволочь певчая

Я ангел некрещеный

прошу за вас

кому ложился на плечо

крылом своим

что я погиб прощенным

и жив еще за то что жив еще.

И в пять своих утра

наверно перед

погасшим светом не скажу, но все-таки пора

не в Бога

в вас

меня предавших, верю

Дурак, конечно

В 5 часов утра.

За вас молюсь моих любимых и красивых

За добрых за моих

Как больно от любви!

О как спасибо вам

за то что жил

о как спасибо

любимая моя

любимые мои!

Как с мышью ночью так со мной играет Шуман

Вам быть в раю!

что

без черновика в крови

За то что вместо смерти я пишу вам

Любимая моя

Любимые мои.

[1980-е]

«От Божьей кровли…»

От Божьей кровли проржавелый лист