Где ты, любовь моя? - [7]

Но права ли я? Так ли все было на самом деле? Что за оружие припас Алексис? За что мне все эти мучения? Вся моя уверенность, все новоприобретенные силы пропали без следа, уступив под натиском вспыхнувшей боли, неизбывной слабости перед Алексисом, перед реальностью. Охваченная паникой, я еле собралась с силами, чтобы позвать официанта. Но страх схватил меня за горло, страх, что стоит мне только открыть рот, как все посетители кафе разом обернутся, и уставятся на меня, и узнают меня. Узнают, что я здесь с одной целью - найти Милоша, вернуться, потребовать от него ответа, хотя у меня нет на него никаких прав. Я вытащила из сумочки банкнот в один франк, с лихвой покрывающий мой заказ, бросила его на стол и вышла из кафе.

Оказавшись на бульваре Монпарнас, я стряхнула с себя оцепенение и снова увидела перед собой лицо Милоша, ощутила тепло его рук в своей руке, внезапно осознав, что все эти тринадцать лет я не отпускала его от себя, жила рядом с ним, он был частью меня, моей болью, моей радостью. Все эти тринадцать лет я берегла свою любовь и только притворялась, что освободилась от нее ради новой, спокойной жизни. Все эти годы рухнули в одночасье, словно их и не было вовсе. Я чувствовала себя так, будто с меня содрали кожу и выставили напоказ. Я оказалась слабой и беззащитной, как в самом начале.

В марте 1950 года я полетела домой, в Нью-Йорк, и нашла Тора в маленькой больничке Коннектикута, совершенно неузнаваемого от непрестанных мучительных болей. Он протянул еще пятнадцать недель, пятнадцать недель ужаса. Пятнадцать недель он умирал на моих глазах. Мы были совершенно одни: изменившийся, похожий на призрак сорокачетырехлетний Тор, которого всю жизнь окружали смех и молодость, и я, не понимавшая, что происходит. Все мои письма к Милошу приходили обратно, одно за другим, словно призраки. Я писала Клоду в Лондон, просила найти его, выяснить, в чем дело. А Тор тем временем потихоньку умирал, уходил от меня по кусочкам. Мне было неведомо, что такое боль, что такое смерть, что такое страх, и вот они свалились на меня разом - и боль, и смерть, и страх. Клод написал, что не может найти Милоша, похоже, он исчез и не желал показываться; какой ужас!

А затем - этот отвратительный мир, в который я ступила после смерти Тора; пустой, никчемный, без Тора, без любви, без Милоша, мир взрослых, к которому я была совершенно не готова, мир без денег, мир враждебно настроенных родственников, мир бесконечных больничных счетов, докторов и гробовщиков. И в конце пути - моя мать, эта спокойная, терпеливая незнакомка, которая взяла все на себя. Смерть Тора забрала с собой все: мир - такой, каким я знала его; любовь - такую, как я понимала ее; основы мироздания - такие, в которые я верила. Я шагнула из того мира в холодную реальность, как будто родилась заново в возрасте двадцати двух лет. Но перед этим я поскользнулась и чуть не упала в пропасть под названием безумие.

Мать настояла на том, чтобы я перебралась к ним на Лонг-Айленд. Полагаю, это было само собой разумеющимся. Но дни пролетали прочь, и ее дом, и ее муж, и ее голос все больше и больше смущали меня, раздражали и ставили в тупик. Мне стало трудно говорить в ее присутствии, трудно есть, трудно сконцентрироваться на ее словах, слушать ее голос. Когда выпадал теплый денек, я бродила по пляжам, сидела на дюнах и смотрела на волны, жадно лижущие песок. Море стало моим спасителем, только его присутствие я могла выносить. Холодная вода плескалась у моих ног, волны обдавали брызгами, я сроднилась с океаном.

Исчезнуть оказалось совсем нетрудно. Даже наоборот - удивительно просто. Я сказала ей, что уезжаю на выходные к подруге детства. Она была очень довольна и попросила позвонить, как только я доберусь до места.

Я упаковала с собой маленькую сумочку и уехала. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы солгать; не то чтобы я была ярой противницей лжи во всех ее проявлениях, просто потребовались усилия - и немалые! - чтобы придумать что-нибудь стоящее, а придумав, открыть рот, произнести эту ложь, а потом претворить ее в жизнь. Я посмотрела на карту на автобусной станции Манхэттена и выбрала наиболее подходящее местечко - маленький городок в штате Мэриленд, на берегу залива. Я никогда в жизни не бывала там и не знала никого, кто бывал бы там. Никаких связей, одним словом. Найти меня будет трудновато. Да и билет стоил всего шесть долларов.

Приехала я туда на закате. Дни в это время года очень длинные, темнело только к десяти вечера. Зашла в первую же попавшуюся на пути аптеку, съела бутерброд и выпила молока. Мужчина за прилавком говорил с явным южным акцентом. Этот факт очень удивил меня - похоже, я, сама того не подозревая, приехала на юг. Городок оказался очень милым: большие белые дома вдоль засаженных деревьями улиц. Очень отличался от Новой Англии, но славный такой городишко. В маленькой бухточке качались на якоре крохотные суденышки. Несколько широких авеню вели от залива к самому сердцу города. Я наугад выбрала одну из них и пошла.

Через несколько минут мое внимание привлек белый домик в самом конце лужайки. На воротах объявление: «Сдаются комнаты». Я прошла по дорожке и постучала в дверь. Ответила мне женщина средних лет. Я сказала ей, что ищу комнату, она спросила - надолго ли? Однако этот вопрос не застал меня врасплох, я к нему заранее подготовилась. «На летние каникулы», - ответила я. Ее это устроило. Она проводила меня наверх, в большую комнату с маленькой кроватью и выкрашенной белой краской мебелью. Окна выходили в ухоженный садик, источающий тонкий аромат цветов. Я заплатила десять долларов вперед - за комнату и завтрак. Она ушла, и я повалилась на кровать не раздеваясь.