Газета Завтра 1221 (17 2017) - [43]

«Какой-то сильный, неожиданный фильм – слёзы из глаз, – неожиданно подтверждает Петухов в дневниках. Хотя никакой сентиментальности в фильме, ничего личного, каких-то бытовых, иль щекотливых драматических подробностей из судьбы; всё скупо, сжато, никаких ссылок на жизненные тесноты и неурядицы, на что так любят налегать современные либеральные режиссёры. Но ведь слезу-то выжимает! Потому что предельная искренность и никакого лукавства, все подробности, все мысли только о русском народе, его судьбе, никакой шакальей ядовитой слюны в сторону государства, пусть и не особенно милостивого. – Как так получилось, что сошлось в этом по сути своей простом фильме так много… Не знаю. Я был подавлен. И потрясен. Я плакал на этом фильме. Ничто не может быть сильнее той простоты, что идёт от Бога. Мы можем противиться ей, богоборничать в своей гордыне, вздыматься в выси… но является вдруг человек, который говорит: нет, братцы, опамятуйтесь, опомнитесь… это какой-то ветхозаветный пророк – и становится ясно, куда-то мы забрались не туда, и идём не туда, и так всё это горько, что стискиваешь голову руками, – а что мы делали все эти сто, двести, триста лет? Беда! И не знаю уже, понимает ли сам Личутин, что говорит? Гляжу в глаза и вижу – всё понимает. И от этого ещё страшнее и горше. Мы совсем разные. Я за империю от океана до океана, за сверхцивилизацию нашу русскую, суперэтносрусов, не задумываясь, жизнь положу. Он поёт ту Русь, что в травах, озёрах, скитах, полянах грибных и снегах наших священных (а они священны!). Что общего? Но и в нём правда. Убьём мы ту Русь исконную-бореальную, а она именно такая, личутинская, он каким-то нутром, какой-то жилой своей чувствует её – и конец нам. Никакой Империи не будет…».

Привёл я длинный отрывок не для собственного восхваления, ибо ничего особенного в деталях, в портрете моём не прибудет; но в нём виден весь пламенный, чувственный характер Петухова, его темперамент, его смятенная душа, не знающая покоя; вроде бы никаких особенных штрихов для обрисовки деятельного русского человека, никакой художественной живописи, сплошной монолог, как выкрик, как выплеск растерянности, обиды, жизненной неопределённости, тоски и печали, что так сокрушает человека, все мысли о другом и о других, и как-то мельком о себе, – но ведь весь Петухов напогляд, наружу, как на ладони, если остро видят ваши глаза и тонко сопереживает сердце. А может, сказалась его глубинная «советскость», ибо в фильме подсознательно обнаруживалась нерасторжимая связь всех исторических времён, в которых складывалось русское племя; ведь Рязанщина – это то самое родящее поле, та пашенка, где прорастало и веками хранилось корневое русское жито. Настоящий имперский человек, какую бы невзгодицу он ни перенёс при Советах, никогда не пачкал, не стаптывал «красные знамёна», не покрывал кичливо «белыми», якобы совершенными, не запятнанными монархическими пелёнами. Советский Союз – это и была сохранившаяся исконная Русь во всей полноте, это был единичный случай в истории скифов-русов-ариев, когда Иосиф Сталин сумел вогнать в «общую солдатскую обойму» все славянские племена. Пусть славянский Союз не устоял, скоро рассыпался из-за человеческой гордыни и тщеславия после гибели вождя, но он случился, он был истинной Европою, былой родиной русов, доказав неверным, колеблющимся в истине, что у Господа «все в рукаве», и во времени возможно повторение великой славянской империи. Ведь у Петухова воевали отец и мать, день Победы был самым святым праздником в семье.

«Когда-то отец брал меня с собой, мальчишкою, совсем маленьким и постарше, – вспоминал Юрий. – Сидя на его плечах, с трибун у Мавзолея я смотрел на проходящие мимо танки, глох от грохота… и был счастлив – да, я точно знал, что мне выпало огромное счастье родиться в самой великой, в самой свободной, самой могучей стране… всей этой «диссидентской» грязи про «империю зла» и «сталинскую деспотию» в наших чистых головах не было, это позже спецслужбы нашего лютого врага и их пятая колонна ненавистников России привила нам эту заразу… Наша вера была чиста. Праведна. И, главное, правильна. Мы жили в самой могучей и в самой свободной стране. Мы жили в будущем. Опережая на столетия всех этих архантропов… Дегенераты нам сломали хребет. Нас бросили из нашего светлого будущего в болото животного первобытного «общества потребления», быстро переродившегося в Общество Истребления».

Петухов писал свои дневники как эпос, бесконечный документальный роман-буффонаду; вроде бы всё правда по мыслям, искренне по чувствам, но опираться на тексты как чистый факт, опись дней и летопись событий – невозможно. Его всё время искрило, пересмешник и фантазёр внутри Петухова пересиливали реалиста, «бес» задирал его, толкал на игру, перекраивал время, характеры, ситуации, лепил их на свой лад, неузнаваемо искажая. Петухов вспоминает, как на страстную неделю надрался в редакции «Дня литературы» до безобразия, до чёртиков, как не напивался лет двадцать пять. Но такого вообще в редакции не бывало, ибо никогда не принимали не то, чтобы лишнего на грудь, но ограничивались весьма интеллигентными гостевыми дозами, тем более - Петухов, который в нашей компании числился за трезвенника. Но пишет-то как, фантазёр: «Решив проверить, вправду ли коньяк прочищает сосуды и растворяет бляшки, я решил не ограничивать себя – и принял дозу основательную, не лишающую ума, но подкашивающую ноги до степени приятного качания из стороны в сторону. Камень с груди свалился, но ума не прибавлялось. Не знаю, наверное, чтобы прочистить сосуды, надо коньяк закачивать через катетер. До полной замены крови коньяком. Сосуды будут чисты, как у младенца».