Газета Завтра 1221 (17 2017) - [41]

Внешне Юрия Петухова можно было посчитать за «человека в футляре», настолько он был застегнут на все пуговицы, скрытчив и ровен в беседе, никак не выдавая внутренней борьбы; никогда при мне он не взрывался, не повышал голоса, не обрывал в разговоре и не перечил, чтобы обязательно настоять на своём, внешне легко уступал, оставаясь, однако, при своём выстраданном мнении. В очках, при рыжеватой бородке, высокий лоб с залысинами, холодноватый взгляд, никакой неряшливости в одежде, некоторая чопорность в общении. Петухова можно было бы принять за кого угодно, только не за «генератора» новых идей, подключенного к высокому напряжению; внутри всё кипело и бурлило, готовое вырваться наружу, и эти чувства надо было постоянно подавлять, чтобы не обнаружить себя истинного, ибо неизвестно было Петухову, как отнесутся окружающие к его мифологемам, к его выстраданным смыслам и вымыслам, которые легко было высмеять и выдать за причуды московского безумца (подобное мнение можно найти в интернете). Но однажды, когда шли в Союз писателей на Комсомольский проспект, Петухов вдруг признался полушепотом, поборов стеснительность, часто оглядываясь, не подслушивает ли кто: дескать, академик Рыбаков высоко чтит его работы, и считает, что за открытие «сверхэволюции» Петухов заслуживает Нобелевской премии.

Петухов был гордым человеком, но самолюбие и честолюбие всё время подавлялись врожденной скромностью и стеснительностью, не давали отдохнуть сердцу. Хотя Петухов внешне был открыт, приязнен, остроумен, но внутренне постоянно находился в угнетённом настроении, ибо его мнение о себе, чрезвычайно высокое, не подкреплялось добрым отношением извне. К Петухову шли мешки писем от поклонников со всех углов страны, но столица не замечала его, не находилось доброжелательного слова от ученой элиты, от державников и националистов, не было в печати ни хулы, ни критики, Петухова как бы не существовало для России - такая глухая стена умолчания была возведена вокруг. Хотя книги расходились «влёт, как горячие пирожки», издательства наперебой снова и снова засылали в печать «Историю русов», «Норманны-русы севера», «Дорогами богов. В поисках прародины», тираж изданий перевалил за пятнадцать миллионов. Какой-нибудь актёришка или литератор бойкого пера, без царя в голове и вообще с талантом на копейку, были в центре общественного внимания, о них гремели фанфары, их имя не сходило с экранов, с газетных полос, о них пели псалмы, их воздвигали на котурны, обвешивали грудь орденами, таскали по выставкам, как редких породистых псов. Так разве было не обидно Юрию Петухову, несмотря на нордический характер, что имя его придавлено бетонной плитой умолчания, залито асфальтом и цементным раствором? Конечно, обидно: живой же человек, братцы, хотя и последний из династии «рюриковичей», отпрыск знатной породы, - и ему ли с его-то именем гнуться перед сопливыми, кому цена копейка за дюжину? «Всякой мелочи несусветной, врагам рода человеческого и фиглярам-сатирикам – и народных, и лауреатов, и ордена – не за таланты, а за верность Двору, за ненависть к России… Господи! Ты всё знаешь, не дашь соврать!» И если по лицу Петухова, всегда спокойному, слегка ироничному, не замечалось внутренней боли и печали, то в дневниках Петухов открывался нараспашку, с исповедальной искренностью, давал себе волю хлестать богоотступников наотмашь, с дерзостью, полагая себя последним на Руси истинным писателем и мудрецом от Бога. «Пишу со скрипом «Бойню-3» и сам удивляюсь – в жизни-то идёт всё, как по написанному мною. Хоть не пиши. Всё сразу переходит в практику».

Может, потому Юрий с такой радостью откликнулся на «литературные беседы» у Бондаренко в тесном углу Союза писателей, где Петухова приняли как своего, радовались его приходу, гордились им, восхищались его умом и почитали, как национальную гордость. А ведь Петухов был воистину выдающимся русским человеком, создавшим «Общую Теорию эволюции, сверхэволюции и истории человечества»; мне сразу открылась его глубина и необычность натуры, его восхищённость русским народом и влюбленность в него. Эта поклончивость и позволяла выстраивать совершенно новую необычную биографию русского племени, писать о нём, что «русские – это начало человека нового типа. Стволовое направление, центральное, самое древнее звено человечества».

Как помнится, Петухов был скуп на похвалы, не был цветистым, велеречивым на язык, чтобы в глаза человеку льстить, писать его благородию «портрет маслом, щедрой кистью», вознося знакомца до небес. Так мы и не объяснились с Юрой, отчего он прильнул ко мне всем сердцем, откликаясь на каждое мое намерение, и во всякую минуту мчался навстречу, открывался своей удивительной расположенностью, такой редкой в среде литераторов, где каждый, наверное, свою жизнь полагает отмеченной свыше. Он хватался за всё, только бы помочь мне: отвозил мои книги на премии, хлопотал о собрании сочинений у Сергея Миронова, в каждом номере журнала «Дальний поиск» печатал похвалы, издавал книги и готов был печатать все мои сочинения и, несомненно, добил бы и эту затею, если бы безвременно не ушёл из жизни. Но я ведь ни о чем не просил его, даже словом не обмолвился о помощи. И лишь в дневнике Петухов как бы объяснился в своём почитании, о чём не решался сказать в присутствии. Он был полон радостью от узнавания человека и пел хвалебные гимны, не жалея красноречия, не только мне, грешному, но и всем, кого встречал впервые на посиделках в «Дне литературы», с кем сводила судьба прежде: так было распахнуто навстречу его сердце. И удивлялся, и сожалел, что люди равнодушны, не поворачиваются навстречу. Ладно бы, если бы зависел в чём-то от нас, имел какой-то интерес, подымал себе имя, заискивал с авансом на будущее, авось отблагодарится по случаю: дескать, «кинь добро назад - оно очутится попереди». Но Петухов-то был независим во всём более чем мы, нищие литераторы, – вот где заковыка; своими неустанными трудами, своим горбом он нажил себе житейский достаток, позднее истрачивая его на всякое богоугодное дело, заслужил известность в народных кругах, им восхищались сотни тысяч людей из самых разнообразных прослоек: от элитарных до рабочих, кому так благодатно и восхищённо было узнавать о необычности, величии русского народа. Какой-нибудь пахарь иль столяр, иль кочегар, генерал и академик, литератор и журналист зачитывались работами Петухова, собирали его труды, сбивались в «кружки поклонников Петухова», из дальней глубинки слали восхищенные признательные письма, как провидцу, поспешнику самого Господа. И эти похвалы из низов были воистину утешением его сердцу.