Газета Завтра 1221 (17 2017) - [39]

– Свой путь мы выбираем сами. Реальность одна: нам объявлена война – на полное истребление, беспощадная и смертная, она уже идёт, последняя Война Истории. Жить на коленях и издохнуть на бойне. Покорно встретить будущее - а оно уже на пороге! – и умереть от ужаса, от страха, леденящего кровь, от крушения наивных иллюзий… Или погибнуть с мечом в руке, или победить! Мы – дети богов. Пав ниц, мы станем червями! Победив – богами. Я выбираю меч воина. Мы победим.

…И вот покоится Юра под черной каменной тумбочкой. И не сам, но горстка праха. Можно ли разговаривать с пеплом, делиться мыслями? Мне как-то не приходило в голову. Хотя русские люди, особенно деревенские, любят посещать родные могилки, беседовать с усопшими, делиться новостями о детях и внуках: бедуют они, иль живут в довольстве, - о своём здоровье, о том, что картошка ныне, слава Богу, хорошо уродилась, сын Васяка образумился, завязал с пьянкой, Наташка-дочь принесла тебе третьего внука, у соседа сын Гришка утонул на рыбалке под самым берегом, всё творит проклятое вино, совсем мужики ума лишились, а после и спросит бабеня, каково тебе-то лежать там, Иван Никифорович, не сыро ли, не гнетёт ли земля, вот нынче опять ты наснился, будто стоишь на паперти с протянутой ладонью и просишь милостыньку, а сам весь худой, испитой лицом. Блинков напекла - и скорей к тебе с гостинцем. Ну, да не тревожься, родимый, недолго осталось ждать, под вёсну, быват, и приеду к тебе навсегда, лягу под бочок - и станем опять дружиться, как в молодости…

В общем, сколько православных на белом свете, столько и характеров, столько и тайных бесед на кладбище, скрытых от постороннего уха, разве только синичка, иль бродячая собака и подслушают, но те не разнесут, как сплетенку, по белу свету.

Но вот можно ли разговаривать с горсткой праха, насыпанного в гипсовую скорлупу, в день рождения, который Петухов никогда не праздновал, не имел «такой манеры»…

2.

Познакомился я с Юрием Петуховым по его книгам; неожиданные «мысли о русском» сразу очаровали меня, «обавили», просто взяли в плен, они так совпадали с моими; хотя я и не знал вроде бы ничего конкретного о далёком прошлом, не мог привести убедительных фактов из древнейшей русской истории, но инстинкт сомнения, которым я всегда руководствовался в жизни, всегдашняя склонность к «изобретению велосипеда» даже в простейшем случае, - подсказывали мне, что в происхождении русского народа не всё так просто, как убеждает официальная история, догматы церкви, писатель Карамзин, летописи древних лет и сотни придворных литераторов. Простейшая логика подсказывает, что не мог русский образ отлиться в новые формы вдруг и сразу, одним днём Крещения, когда дружинники великого князя Владимира с днепровской кручи копьями спихивали язычников в текучие воды, а непокорным тут же рубили головы - и река густо окрасилась кровью, и трупы сплывали к порогам, толкаясь в ноги новокрещёнов; воп, стон, причёты, проклятия, пронзительный бабий плач и детский рёв стоял над рекою, и русская светлая душа в эти минуты упадала в потёмки. Какое-то помрачение тогда сошло на прежде вольный народ, и не ведали славяне, покоряясь княжеской силе, какие коренные перемены случились с ними в те тягостные минуты. Да и не могли знать, тысячи лет обитая в своём незыблемом мире. Да, сдвинули их сознание, замутили новинами предания и коренной устав жизни, с болью, с великим горем напустили на Русь Христову веру, новый Бог безжалостно казнил господарскими своевольными руками почитаемых русских богов. Но ведь жизнь-то была и прежде, наверное, несколько иная, которую так не хотелось терять, невозможно забыть, когда тысячи лет от времён Ноевых, а может - и куда ранее, созидалась русская победительная натура, более природная, неиспорченная, ведь мать-сыра-земля и Ярило со всей неколебимой властью распоряжались судьбою человека. На самом-то деле православие проникало на славянские земли со своим уставом истиха, трудно, «где ползком, где катом», вкрадчиво занимало смущенные умы, и сам необычный дух церкви, её внутренний строй, её красота невольно проникали во внутренний уклад племени. Быстротечное время, сменяя поколения, столетиями работало на православие, ибо много смуты накатывало от соседей, от Рима и Византии, слухи о сказочной богатой земле через торговых гостей проникали в Киевскую Русь, пленяли воображение, наносили сладостной отравы, уводили от обычаев и заповедей предков. Сначала заводилась смута в княжестве, а жизненные неурядицы и беды завершали своё обычное дело перемен.

И вот многотомная «История русов» Юрия Петухова, которую поддержал академик Рыбаков, удивительно совпала с работой Михайлы Ломоносова «Происхождение русского народа», дополнила, расширила провидческий труд гения, созданный ещё в середине восемнадцатого века, где великий северянин, не боясь насмешек, утверждал, нисколько не сомневаясь в этом, что русские – древнейший великий народ Европы.

Ломоносов – «наше всё», по выражению Пушкина, его невозможно облаять, высмеять, предать публичному остракизму и анафеме, и труд «О происхождении русского народа», переизданный лишь через двести пятьдесят лет после смерти первого русского академика, просто положили под сукно, заперли в бронированный сейф умолчания, словно и не было уникальной работы, переворачивающей национальную память. Кстати в книге есть и мнение Ломоносова о былинном народе «чудь белоглазая», занимавшем когда-то земли от Балтийского (Варяжского, Сварожского моря) до северного Урала, до Пермской таёжной глуши, где сохранились артефакты выдающейся чудской культуры, сходной с древним Египтом. Ломоносов предположил, что «чудь белоглазая» – это северные скифы-арии (русы), позднее слившиеся с коренным русским населением. Однако «университетские сливки» до сих пор мешают обрат и сыворотку примитивных гипотез, до сих дней утверждая, что «чудь» – это ветвь угро-финнов, ушедшая в землю. И эту бесподобную чепуховину по сей день крутят в своей крупорушке безнациональные учёные мыши. Таков уровень исторической науки, где царит одно желание, одно намерение – укоротить русскую историю, свести её ко времени принятия православия, обрезать горизонты и перспективы. Тот же мифотворец Лев Гумилёв (сын Анны Ахматовой) самодовольно впрыснул ядовитую мысль: дескать, русских вообще нет, дескать, присутствовал когда-то некий малый народец в Киевской Руси, но вскоре вымер, самоистребился (навроде «чуди белоглазой»), ушёл в землю, оставив миру по себе лишь название, с которым и поныне не могут разобраться. Чужебесы и кобыльники, во множестве расплодившиеся в перестройку, подхватили миф Гумилёва и принялись выкраивать из него суковатую дубину, чтобы крушить русское предание.