Газета Завтра 1221 (17 2017) - [37]

– Хочешь, у Мороза спроси… На ноги плотнее встанешь – и засватаем. Она уже подвенечное платье шьет.

Глядя на Петухова, не скажешь, что холостяк: светлый костюм, рыжеватая бородка, очки – видом солидный профессор, столичная штучка из научных кругов. Но улыбка мягкая, какая-то извиняющаяся, идёт грузно, шаркая по асфальту. На меня не глядит, отчего-то смущается – наверное, думает, что разыгрываю, пули лью. И то, известный я шутник. Но не такой же негодяй, чтобы сердечного друга спровадить на плаху. Глаза-то есть, ещё без очков вижу.

– Всё смеёшься над больным человеком?

– Юра, я когда над тобой смеялся? Мы же тебе добра хотим. Вот те крест… Ты подумай.

– Неожиданно как-то… Ты и сочинишь - недорого возьмёшь… По доброте сердца, чтобы меня, холостяка, утешить, подвигнуть к жизни… А я тебе правду говорю, что враги хотят уморить. Врачам из прокуратуры такая установка дана. Я узнал по секрету… Да-да, ты не смейся… Следователь приходил в больницу, приказал персоналу строго-настрого следить, чтобы ни шагу без присмотру. Вдруг Кремль взорвёт русский экстремист, или власть попытается захватить, свергнуть Путина… Вот и следят за мною, боятся, что убегу из больницы. Дудки им. Конечно, могу и убежать, скрыться, подписки не давал… Тебе Недоступ, наверное, что-то особенное открыл про меня? Не скрывай? Это я – бывший чемпион Москвы по ватерполо, нынче склеротик, калека, инвалид второй группы. Неужели, Володя, я так износился и мои дни на исходе? – Петухов с подозрением, испытующе уставился из-за очков.

– Ничего особенного, Юра. Я же не врач. Недоступ сказал: жить будешь, но нужна операция. Срочная. Половина сердца в блокаде. Приступ – и всё, нечем защититься.

– Это он и мне говорил… Полсердца в блокаде. Дожил. Стукнет – и каюк! – с каким-то непонятным восхищением воскликнул Петухов, будто речь шла не о его жизни. – Только не операция… С этим я не согласен. С передовой в тылы бегают только крысы. У меня времени нет разлёживаться на казённой койке. Хотя, честно говоря, лежать в больнице можно, кормят хорошо, палата светлая, просторная, мужики лежат добрые, меж собой говорят, думать не мешают, врачи уважительные, и медсестры тоже добрые, весёлые - настоящие русские женщины, даже удивительно: я им говорю, девушки, милые, кровь-то всю не забирайте, и мне оставьте хоть немного. А то качаете, как на автозаправке… Смеются: крови, говорят, много, на всех хватит. Им смешно, а не думают того, что больница меня убьёт. Хотя силы мои ещё не на исходе. Я чувствую. Мне некогда лежать. Столько всего надо успеть сделать… У моих предков-пращуров Рюриковичей было принято умирать с мечом в руках. И от меча… Где мой меч, Владимир Владимирович? Почему я выронил его из рук своих? Мы уходим один за другим, молча и безропотно, наивно надеясь, что наверху всё знают и верно решат… Боже, как нас легко задурить, легковерных и пустоголовых. Господи, за что караешь нас безволием, когда выродки, не знающие ни чести, ни права, занимают русский престол, Тобою данный? Хочется на ладью, с мечом на поясе – прибивать щиты к вратам Царьграда. Я один знаю правду про Святослава. Если бы его не убили в спину подло, Царьград был бы наш. И вся Византия-матушка святорусская – наша, а турки – дай им Аллах здоровья! – жили бы у себя в Туркменистане. И Штаты были бы нашим протекторатом на радость всем народам мира, которые я бесконечно люблю, ибо, в отличие от наших прокуроров и следователей, я эти народы знаю, я наслаждался их песнями и танцами, убеждаясь, что каждый народ, где родился - там и пригодился. А если превращается он в перекати-поле, то это не народ уже, а орда и погибель для народов иных.

Как бы с небес, или из-под черного камня-одинца, притулившегося к обелиску матери, истекает голос друга, глуховатый, неспешный, раздумчивый, ибо каждое слово родилось в долгих ночных раздумьях, как бы вывернуто плугом из умственной промыслительной пашни, которую готовил Петухов в поисках истинной русской истории десятки лет, чтобы снять с неё урожай.

– …Даже после смерти перегной давать лучше родной земле, хотя земля у русов повсюду. Может уехать? Завтра рвануть в аэропорт и пусть ищут националиста-экстремиста, гоняются по миру. Шакалы грабят Россию, последнее тащат за бугор, а тут преследуют человека-гражданина за его любовь к отечеству… В Европе можно коротать последние дни, в любимой мною Дании, где живут ещё наши славянские предки; Швеция это вообще вотчина русов, можно бы в Исландию укатить, иль к Срединному морю Русскому, в Испанию к брату Василию. Владимир Владимирович, поедем в Испанию - брат Вася примет, он хороший добрый человек, может самый лучший в нашей семье. Что-то устал я от холодов, к теплым морям тянет, в Сирию, Египет, где много лет занимался раскопками, на Скрытень-Крит, иль на Дельфийские склоны. Это всё наша родина… Надорванное сердце болит, Володя, может от холода? Постоянно изнутри морозит, кровь не греет… Наверное, варяги потому и рвались на Юг, чувствовали, что долго в стыни и тьме не выдержать.

– Нынче все отваливают за бугор на сникерсы, легко даётся новым варягам чужбинка, как с горки съехать. Справил двойное гражданство, прыг в самолёт - и тю-тю… А там денюжки, там детишки, там крыша – всё нагрето и обжито, всё шито-крыто. Потому что внутренней опоры нет, корней нет, а значит тоски по родине нет, от которой изнемогает человек на чужой стороне, а когда любви к России нет, кровь невольно сворачивается в сыворотку; мелкие бесстрастные пошли людишки, бесчувственные и чёрствые, и оттого пошлые умом и сердцем, скользкой натуры народец, живёт по принципу: рыба ищет, где глубже, а человек - где сытнее. Ну не все, конечно, – торопливо поправился я, чтобы не припечатывать Русь несправедливым упрёком, не ставить неправедного клейма.