Газета Завтра 1221 (17 2017) - [35]

В учебнике любой деятель искусства, не имевший проблем с режимом, а паче того режимом поощрённый, — это, выражаясь по-оруэлловски, "не-лицо". Нет его. Твардовский знаменит лишь антисталинской поэмой "По праву памяти" да тем, что был уволен из "Нового мира". А что "Василия Тёркина" сочинил — это не достойно даже упоминания. Точно так же проигнорированы романы Симонова о войне: что можно сказать об обласканном режимом лауреате сталинских премий? Террор, сталинщина, репрессии — вот лейтмотив советской истории. И педагог не забывает это повторять: повторенье — мать ученья.

Вот итоги перестройки: "…позиции СССР в мире резко ослабли. Страна утратила былых союзников, лишилась прежнего влияния. …В целом мир стал безопаснее, исчезла опасность новой мировой войны". Значит, откуда исходила угроза миру? Ясное дело: от СССР.

Ввод советских войск в Венгрию и Чехословакию — это "вторжение", важнейшая веха в искусстве — фильм "Покаяние". Наверное, учитель готовит учеников к покаянию — за кровавый кошмар отечественной истории.

Вот это мы будем заставлять учить всех? Честное слово, пускай лучше школяры остаются в невежестве. 

Лицом к стене

Лицом к стене

Владимир Личутин

27 апреля 2017 0

о русском мыслителе Юрии Петухове

1.

Болтают досужие языки: дескать, смерть всех уравнивает. Это как сказать… На том свете, в небесных палестинах перед лицом Господа и его вратаря апостола Петра, может быть, и нет табели о рангах, но даже и там любая человечья душа имеет для Господа свою отличку и печатку, какую-то особую изюминку, которая и ставит покойного в особый чин и в свою реденькую очередь, умиленно стоящую к райским вратам. Только здесь ничем не умаслить, чтобы опередить других по земным заслугам. А уж на земле-то – извини и подвинься! – столько придумано всяких званий и степеней, такой сложный регламент сочинен для усопшего, который никак не обойти в отсутствие больших денег, и даже не всякий чиновник разберётся, по какому разряду перепроводить заслуженного «упокойника» в мир иной. Увы, смерть лишь подчеркивает неравенство кладбищенской помпезностью и мишурою, далёкой от всякой простоты и скромности, что и сохранилась разве на сельском погосте, где под лишаистым темно-зеленым ельником в седых папоротниках и изумрудных мхах едва виднеются серые морщиноватые православные кресты, готовые свалиться на землю и покорно истлеть, оставив в память по усопшему лишь кочку, покрытую черничником иль брусеничным листом. Над головою рыжие векши струят в еловом лапнике, птицы гугнят, собаки и лисы доедают с могил жертвенные скудные приносы, оставляя скорлупу для кладбищенского несытого воробьиного племени. И в этой живой тишине вечного покоя лишь свежий православный крест подсказывает, что жальник ещё жив, и в косо висящую калитку вот-вот забредёт деревенский печальник.

А на Московском кладбище Ваганьково, когда попадаешь впервые, поначалу кажется, что вступаешь в пантеон современных «римских патрициев», ряды каменных голов усопших спортсменов и артистов и, невольно приникая взглядом к надписям, узнаешь тех самых знаменитостей, кому искренне поклонялся народ, и так скоро уже призабытых. И невольно восклицаешь: «Ба! И ты здесь, старичок?..» Хоккеисты, футболисты, режиссеры и тренеры, артисты и певцы. Боже мой, сколько перекочевало сюда народу, целые полки местночтимых и популярных на всю вселенную. Так вот куда, оказывается, скрывается «титулярная» Москва, не заслужившая маршальского места на Новодевичьем. Тут, пожалуй, и щи пожиже и каша попостнее… А давно ли были живы, блистали на аренах и сценах, дружились с генсеками и президентами и, казалось, так крепко, незыблемо висели иконою в красном углу всей России? И ходят нынче поклонники на свидание на Ваганьково к своим «витязям тела и апостолам духа», как прежде в Большой театр и на Лужники. Святых поминают в церкви, а «тружеников богемы» – на погосте. И какая-то удивительная сосредоточенность в глазах, и дальний отблеск угасающего восхищения, припотушенного праздным любопытством. Ведь был из мужиков, «дирёвня», скобарь - и на вот тебе, на почётном кладбище из крестьянских закоулков вдруг угодил на дворянскую улицу, в аристократические ряды, по соседству с вельможной фамилией…

Московские кладбища – это последняя ярмарка тщеславия, где торгуют всем, не жалея денег на покупку, ибо у гроба карманов нет и с собой не унесёшь.

С Романом Морозом, моим другом, ищем последний покой Юрия Петухова, мыслителя, учёного, писателя-фантаста и путешественника, который тянул свою родословную от последней ветви древа Рюриковичей (может, и мифология, но охотно ей веришь.) Братцы мои, но где искать в шеренгах погребенных, истлевших выдающихся теней иссохлую веточку Рюриковичей? - это как на Курской дуге среди сотен тысяч убиенных промыслить косточки своего родимого… Пустое, вроде бы, занятие. Но в дневниках за две тысячи восьмой год Петухов указал место своего будущего погребения: де, лягу в ногах у своей бесконечно любимой матушки, в двадцати шагах от могилы артиста Михаила Пуговкина. «На похоронах я не был, приехал часа на два позже, родителям цветов положить… Анатолий, могильщик и почитатель моих книг, рассказал, как было дело… всё кладбищенское начальство на ушах стояло, такая нервотрепка, не приведи Господь. Пышно, круто, многолюдно, пение, речи. Но вот ушел человек на тот свет – и остался холмик, крест, венки. Ох, плотно заселяют Ваганьково! И народа, зевак-посетителей, с каждым годом всё больше – артистов им подавай. На прочих не смотрят. Вот загадка человеческой души – мил и люб не тот, кто для него что-то реальное сделал, а тот, кто потешал его и веселил. В этом корень очень многих зол… только вот мало кто понимает сию загогулину».