Газета "Слова и дела" №8-9 от 19.08.2014 - [44]
7 декабря все три генерала в сопровождении заместителя наркома иностранных дел СССР А.Я. Вышинского проинспектировали процесс формирования польской армии. Андерс произнес «пламенную» речь перед польскими офицерами. В ней, в частности, говорилось: «Для меня лично было бы счастьем получить первый оперативный приказ советского командования о выступлении на фронт».
Последующие события, однако, показали, что эмигрантская военно-политическая элита, прикрываясь лицемерными заверениями в верности указанным соглашениям, на самом деле не собиралась их выполнять.
Так, вскоре тот же Андерс при очередном посещении Бузулука в узком офицерском кругу своих приближенных был уже предельно откровенен и высказал прямо противоположное тому, что произносил ранее в присутствии Вышинского. «Я очень рад нашему выбору, - заявлял он, - так как предназначенная нам территория достаточно удалена от фронта и военные действия не будут нам мешать в период обучения. А, когда Красная Армия развалится под ударами немцев, что произойдет не далее, как через несколько месяцев, мы сможем пробиться вдоль Каспийского моря в Иран. Являясь тогда единственной вооруженной силой на этой территории, мы сможем делать всё, что хотим». (Павлов. Запасная столица. Самара, Самарский Дом печати, 1995., сс. 80-81).
Обратите внимание: эти слова произносил деятель, чья страна была оккупирована немцами, чьё правительство находилось на содержании Великобритании, а армия - на содержании Советского Союза. Воистину, не часто встречается в политике (даже с учетом того, что она порой делается «не в белых перчатках») подобная «гремучая смесь» из двурушничества, спеси и цинизма.
Разумеется, советские разведывательные и контрразведывательные органы НКВД - НКГБ (в то время деятельность спецслужб периодически переходила в компетенцию от одного к другому из указанных ведомств) регулярно информировали советское руководство о пораженческих, националистических, враждебных Советскому Союзу настроениях в офицерской среде армии Андерса, о контактах политической, военной и разведывательной шляхты с представителями противника. Впрочем, Сталин и сам столкнулся с первыми признаками ненадежности польского союзника уже в процессе декабрьских 1941 года переговоров с Сикорским и Андерсом. Тогда уже представители эмигрантского руководства, используя покровительство западных союзников, настоятельно просили советского лидера разрешить в будущем частичное перебазирование сформированных польских воинских частей в Иран для продолжения подготовки «в более благоприятных условиях» и охраны местных нефтяных промыслов, а также - в Великобританию и на Ближний Восток для «укрепления безопасности» этих регионов. При этом просители заверяли Верховного Главнокомандующего, что по завершении своей миссии войска вернутся в СССР. Обычно хладнокровный Сталин на этот раз был раздражён. Он ответил, что не верит в возвращение польских войск в Советский Союз, но, если поляки не хотят сражаться, пусть уходят.
Получая указанную информацию от советских спецслужб в первые полтора года войны, Верховный Главнокомандующий пока воздерживался от публичной реакции на нее. Во-первых, тяжелая обстановка на фронтах Великой Отечественной войны не допускала возможности осложнения и без того хрупких отношений с союзниками по антигитлеровской коалиции из-за польской проблемы. (Это во второй половине войны, когда соотношение сил сложилось в пользу нашей страны, советский лидер уже не простил польскую правящую эмиграцию за участие в немецкой катынской провокации, а его полемика по польскому вопросу с Черчиллем приобретала порой ожесточенный характер.) Во-вторых, имеющиеся сведения об отсутствии единства в рядах польских политической и военной элит по поводу сохранения взаимодействия с Советским Союзом, безоговорочного подчинения британскому руководству или налаживания скрытых контактов с представителями гитлеровской Германии давали определенную надежду на изменение ситуации в лучшую сторону в условиях ведущей роли Советского Союза во Второй мировой войне. (Кстати, подобная надежда вполне могла стать реальностью в 1943 г., если бы этому не помешал катынский конфликт, последующий разрыв советско-польских дипломатических отношений и гибель при загадочных обстоятельствах Сикорского, решившего восстановить отношения с Советским Союзом).
В то же время Советское правительство, подстраховывая себя от очередных польских «сюрпризов», объявило о сокращении первоначально согласованной максимальной численности создаваемой армии (96 тыс. человек) до 73 тыс. человек с разрешением вывода из СССР лишь числа польских военнослужащих, превышающего этот новый предел.
Но когда к февралю 1942 года численность сформированной в составе 6 дивизий польской армии достигла 73 тысяч человек, начались новые стенания польской эмиграции и давление на советское руководство союзников по поводу необходимости вывода войск уже из этого сформированного контингента. В марте того же года с согласия советской стороны более 45 тыс. польских военнослужащих были эвакуированы за пределы СССР.
