Гавел - [87]
Пожалуй, это утверждение надо сформулировать еще более четко: ни о каком другом периоде жизни Гавела нам не известно столько, сколько о годах, проведенных им в заключении. Разумеется, нам недостает подробностей о его работе сварщиком и ее результатах, о том, как он учился управляться с автогеном, о более чем однообразном меню тюремной столовой и прочих бытовых мелочах. Но вряд ли все это заметно обогатило бы общую картину. Что же касается жизни внутренней, то мало кто занимался столь подробным самоанализом и фиксировал бы его результаты с такой тщательностью, как Гавел в своих письмах Ольге. Для тех, кто интересуется жизнью души, они – просто неоценимый источник. Каждый человек, перед которым маячит перспектива практически непрерывной четырехлетней медитации, погрузится в глубины собственного «я» и переосмыслит некоторые свои ценности. Но Гавел подошел к этому, вооружившись словарем писателя, самодисциплиной и аналитическими инструментами студента, изучающего феноменологию и экзистенциальное мышление.
Время от времени можно встретить утверждение, будто «Письма Ольге» являются образчиком жанра эпистолярного романа – единственного жанра, доступного заключенному. Коротко говоря, это не так; замысел использовать переписку как литературную форму явно возник не одномоментно, а лишь спустя некоторое время. Точно так же «Письма» – это не образец любовной переписки, как говорят отдельные романтически настроенные особы. «Письма Ольге» представляют собой инструмент, изобретенный Гавелом для того, чтобы пережить происходящее с ним как с человеческим существом, писателем и хранителем собственной души. Одновременно они стали еще и неисчерпаемым источником информации о внутренней вселенной Гавела – как для его читателей, так и для его тюремщиков. «Его письменные контакты нужно тщательно отслеживать, – написал главный тюремный “воспитатель” Гавела капитан Мирослав Кадлчак. – В некоторых случаях содержание письма оказывалось вредоносным»[536].
В первых примерно пятидесяти письмах Гавел в основном занимается решением множества практических проблем, с которыми должен разобраться человек, внезапно арестованный средь бела дня: личные вещи, могущие понадобиться в заключении, сюжеты, относящиеся к ведению защиты, и всякие домашние дела: неоплаченные счета, ремонт машины, мебель в пражской квартире (как именно следует с ней поступить, потому что вся она там не помещается). Море чернил было изведено на Градечек: что и как там следует сделать и что предпринять против новых попыток властей до крайности усложнить тамошнюю жизнь Гавелов или вообще лишить их этого экзистенциального обиталища. В письмах первого тюремного полугодия все это сопровождает некая приглушенная, но настойчивая и тревожная нотка. Гавел снова и снова убеждает Ольгу (а похоже, и себя самого) в том, что он готов принять свою судьбу и принимает ее «спокойно», ни о чем не сожалея. Но эти заверения повторяются так часто, что за ними проступают сомнения, какая-то неубежденность; это похоже на его откровенное заигрывание с темой эмиграции. Холодная жертвенность, едва ли не удовлетворение от того, с какой неотвратимостью ведет его жизнь по избранной им дороге, и даже от давно желанной «реабилитации» смешивается с мрачными рассуждениями об ожидающем его «огромном ведре горечи»[537] или даже о том, что «это, возможно, Господь Бог наказывает меня за гордыню»[538].
Противоречивость чувств Гавела объясняется не только заключением как таковым – его он давно предвидел и с мыслью о нем успел уже смириться. Из его писем и рассказов его друзей можно совершенно отчетливо понять, что вместо того чтобы стоически переносить тяготы заключения, будучи психологически готовым ко всему, чем режим попробует сломать его, он, к своему ужасу, чувствовал себя психологически раздавленным.
Годы подпольной деятельности, стресса и напряжения, допросов и слежки в сочетании с утомительным рабочим и светским ритмом жизни Гавела взяли свое. Но куда более тяжким оказалось осознание, что их брак с Ольгой близок к краху именно тогда, когда он был менее всего в силах что-либо предпринять. Поначалу Гавел вряд ли понимал, что, возможно, именно его заключение спасло их семейную жизнь; еще год назад они всерьез обсуждали развод.
