Гавел - [89]

Однако это даже отдаленно не соответствует действительности – потому что Ольга ничего такого ему не дозволяла. Вацлав вовсе не был ее горячо любимым избалованным ребенком – он полностью зависел от Ольгиного одобрения и духовной поддержки. Наряду с бесконечными просьбами в письмах заботиться о нем, слушаться его, любить его, он – и в тюрьме, и вне ее – сообщал Ольге все новости, показывал каждую новую рукопись и рассказывал о любой своей проблеме. В бурные революционные дни конца 1989 года и в не менее бурные первые недели президентства (начало 1990-го) слова «Где Ольга?» стали у Гавела чем-то вроде нервного тика – ими он выражал свою потребность видеть рядом и ощущать поддержку человека, знавшего его лучше всех.

Хотя Ольга была целиком и полностью предана своему мужу, она не отличалась сентиментальностью, когда дело касалось их отношений и границ этих отношений. Да, она пошла бы за Гавелом даже в тюрьму. Но если бы он не вернулся оттуда, из ее уст вполне мог прозвучать тот же ответ, какой якобы дала американская писательница Дороти Паркер своей любопытной соседке, которая спросила, чем ей помочь после самоубийства супруга: «Найдите мне нового мужа».

Кажется, вся асимметрия, дававшая о себе знать на самых разных уровнях их сложных взаимоотношений, в конце концов вылилась в брак равных партнеров. Как говорила Ольга, «в основном мы делаем, что хотим; иногда я его слушаю, иногда стою на своем»[541]. И хотя они частенько сосредоточивались на решении чисто практических проблем, их отношения не были сугубо деловыми. После более чем двадцати лет брака они были очень привязаны друг к другу, и вместе им бывало хорошо. Когда они садились с кофе и сигаретами в кухне или на пороге Градечка и тихонько наслаждались минутами покоя, от них обоих исходили волны радости, которую дарила им взаимная близость. Однако было ясно: вместе, во всяком случае, во второй половине семидесятых годов, их удерживал вовсе не секс. Гавела, нуждавшегося в няньках, тянуло к женщинам в теле и с тонкими чертами лица. У Ольги была красивая выразительная внешность, и ее лицо могло отразить любую эмоцию – от задумчиво нежной до холодно яростной, – но общее впечатление она производила скорее угловатое. Она была умна и понимала, что их отношения и удовольствие, которое оба от них получали, основаны совсем не на сексе. Свою ревность она выказывала крайне редко и даже вроде бы легонько подталкивала мужа к внебрачным связям, держась откровенно дружески с некоторыми – не со всеми – его любовницами. Повторяющиеся ситуации в «Гостинице в горах», «Опере нищих» и «Largo desolato» (когда жена дает мужу советы, как именно ему следует вести себя с возлюбленными) явно инспирированы случаями из жизни. Однако и тут Ольга вовсе не выступала в роли несчастной женушки гулены-мужа, а была равноценным партнером. То, что позволялось одному, позволялось и другой. Хотя она не была так не уверена в себе, как Вацлав, то есть не ощущала невротической потребности повышать собственную самооценку при помощи новых и новых подвигов на любовном фронте, но если ее к кому-нибудь тянуло, то она этому не противилась, и так было и до того, как Гавел надолго попал в тюрьму. Впрочем, это вело к очередному перекосу в их браке. Подобно обычному часто изменяющему мужчине, Гавел абсурдным образом ревновал собственную жену.

Их негласный договор (ничто не свидетельствует о том, чтобы они когда-нибудь это обсуждали) прекрасно работал, пока обе стороны были уверены друг в друге. Но теперь, когда Гавел влюбился в Анну Когоутову и играл с ней и ее дочерьми в настоящую семью, пускай и несколько своеобразную[542], Ольга явно теряла эту уверенность.

В «Письмах Ольге» присутствуют лишь косвенные доказательства того, как больно ей тогда было, однако же их там много. В письме № 13 Вацлав подробно анализирует некоторые аспекты сложившейся ситуации, повторяет просьбы, просит передать ему витамины, которые можно получить у врача – друга А. (Анны), а заканчивает свое послание несколькими прямыми приказами, выделенными прописными буквами. Последний из них следует сразу после «ШТУДИРУЙ МОИ ПИСЬМА И СОВЕРШЕНСТВУЙСЯ», это – «ЛЮБИ МЕНЯ» (свою любовь он, судя по всему, полагал настолько очевидной, что даже не упомянул о ней). Затем идет пассаж о приключившемся с ним ночью приступе паники, где Гавел, между прочим, пишет: «Вот видишь: у меня тоже в жилах не водица!»[543] Мы точно не знаем, что ему писала Ольга, но смысл абсолютно понятен.

Самое первое письмо из КПЗ, датированное 4 июня[544], показывает, что задержанный не питал никаких иллюзий ни о положении, в котором оказался, ни о грозившем ему тюремном сроке. После своих предыдущих арестов он был уже неплохо готов к новым ударам судьбы. То, что прежде его нервировало, теперь – по его собственным словам – «не может уже удивить или разбить на кусочки», хотя, конечно, (вновь цитата) «тюрьма – это страшная мерзость»; далее следуют жалобы на влажную жару. В этом письме определены приоритеты Гавела в первую неделю неволи. Он был уверен, что мелкие и привычные радости жизни помогут ему легче сносить тяготы заключения, и просил Ольгу прислать ему растворимые порошковые соки, лимоны, сырную нарезку и сигары – «как обычно». Он требовал, чтобы она «много» ему писала, в том числе и о том, «как наш