Гавел - [202]

На атмосферу подготовки к визиту и саммиту принципиальным образом повлияли два события. Первое – это 11 сентября 2001 года. Когда Гавел прилетел в Вашингтон, Америка уже ступила на тропу войны в Афганистане, и начался отсчет времени до ее вторжения в Ирак. Прием Гавела в Овальном кабинете Белого дома стал не просто прощальным жестом, подведением итогов и вынесением высокой оценки его исторической роли, но и наградой за непоколебимую моральную и материальную поддержку, которую Чешская Республика оказала Соединенным Штатам после террористической атаки на Всемирный торговый центр. «Ваш голос был первым среди всех голосов поддержки. Вы кое-чему меня научили. Человек обязан говорить нравственно и недвусмысленно, – сказал Гавелу Буш[1030]. – У Саддама есть оружие массового уничтожения. Я не сомневаюсь, что у него будет и ядерное оружие, что он продолжит убивать своих граждан»[1031].

Заверения, прозвучавшие из уст лидера единственной на тот момент супердержавы, оказались для Гавела достаточным основанием, чтобы выразить безоговорочную поддержку выбранному Бушем пути конфронтации с Ираком. «Злу надо противостоять с самого его зарождения (1938)… ЧР ощущает свою совместную с США ответственность»[1032].

Всего за два дня до своего ухода с поста президента в 2002 году Гавел подписал заявление восьми европейских государственных деятелей с выражением поддержки решительным действиям администрации президента Буша против режима Саддама Хусейна в Ираке, чем заслужил публичное замечание от французского президента Жака Ширака: мол, «пропустил прекрасный повод промолчать» – грубый великодержавный анахронизм, поразительный для политика XXI века.

Поддержка Гавелом американской позиции оставалась последовательной на протяжении всего периода, предшествовавшего иракской войне, но она вовсе не была безоговорочной. Рассуждая об Ираке на конференции в Институте Аспена, состоявшейся незадолго до пражского саммита НАТО, он был абсолютно откровенен в том, что касалось моральных дилемм подобной поддержки:

Лично я обычно склонен полагать, что зло нужно пресекать в зародыше, а не тогда, когда оно уже разрослось, и что человеческая жизнь, человеческая свобода и человеческое достоинство – это более важные ценности, чем государственный суверенитет. Думаю, именно эта моя склонность и дает мне право поднять данный вопрос – вопрос очень сложный и очень серьезный.

При моей жизни наша страна прошла через два испытания, причем оба они имели далеко идущие и глубокие последствия: первое испытание – это мюнхенская капитуляция, когда две главные европейские демократии уступили, якобы ради сохранения мира, давлению Гитлера и позволили ему изуродовать тогдашнюю Чехословакию. Никакого мира они, разумеется, этим не сохранили. Наоборот, в конечном счете именно их поведение в Мюнхене было расценено Гитлером как верный признак того, что он может развязать кровавую сначала европейскую, а потом и мировую войну. Думаю, не только для меня, но и для большинства моих сограждан мюнхенский опыт является подтверждением идеи о том, что со злом нужно бороться с самого начала.

Но у нас за плечами есть и иной опыт: оккупация странами Варшавского договора в 1968 году. Тогда весь народ твердил слово «суверенитет» и проклинал официальное советское заявление о «братской помощи», оказанной во имя целей более высоких, чем государственный суверенитет, а именно – во имя социализма, которому у нас якобы грозила опасность, заключавшаяся в том, что людей лишат надежды на лучшую жизнь. Тогда практически каждый у нас понимал, что речь идет только о советской гегемонии и экономической эксплуатации, но тем не менее миллионы жителей Советского Союза, судя по всему, верили, что наш государственный суверенитет подавляется во имя высших целей – во имя ценности человека.

И вот этот-то второй пережитый нами опыт и вынуждает меня быть очень аккуратным и осторожным. И мне представляется, что мы вновь и вновь, намереваясь выступить против какого-то государства ради спасения человеческих жизней, обязаны – пускай лишь на мгновение и лишь в глубине души – задаваться вопросом: а не идет ли тут случайно речь о некоей версии «оказания братской помощи»[1033].

Вторая трагедия, повлиявшая на атмосферу той осени, случилась в Чехии, и тут уже обошлось без вмешательства человека. В августе 2002 года множество чешских населенных пунктов и берега Влтавы в Праге были разорены наводнением, какое случается раз в пять сотен лет. Результатом разгула стихии стали гибель семнадцати человек, миллиардные убытки и водное трехсоткилометровое путешествие морского льва Гастона из пражского зоопарка в немецкий Лютерштадт-Виттенберг. Катастрофа случилась в середине сентября, когда Гавел отдыхал в Португалии. Хотя сведения о наводнении и нанесенном им ущербе у него были самые что ни на есть разрозненные и ему пришлось импровизировать, придумывая, как улететь в Прагу из провинциального аэропорта, не имевшего прямого сообщения с Чехией, обратный путь занял у президента всего 48 часов. Тем временем пресс-секретарь Гавела, также не располагавший подробной информацией, выступил с заявлением – искренним, но не совсем удачным, – что ничего не знает о намерении президента вернуться.