Гавел - [200]

Однако его страшно раздражали непрекращающееся вмешательство в его частную жизнь и любая критика – оправданная или нет – его личных дел и прежде всего его брака. После того как президентская чета посетила осенью 1998 года Соединенные Штаты, бульварная пресса принялась писать о возможных семейных проблемах, а то и о супружеских изменах.

Ни один из этих слухов не находит подтверждения в независимых источниках, и большинство их можно смело отправлять в кучу бульварного мусора, где в нашу постмодернистскую эпоху свалены статьи обо всех известных людях. Но бесспорен тот факт, что Гавел впал тогда в глубокую депрессию и начал даже всерьез раздумывать о возможности своей отставки[1017]. Чем дальше, тем чаще по нему было заметно, что он поддается фрустрации и испытывает разочарование, – а ведь именно к этим двум эмоциям у него всегда был иммунитет. В одном из таких приступов депрессии он написал в очередной инструкции для Града: «Дорогой Град, чаша переполнилась. Что-то сгнило то ли во мне, то ли в КПР (Канцелярии Президента Республики), то ли в обществе. Так или иначе, но я больше не могу. Я мечусь как угорелый, дел у меня все больше, каждый день в моем графике по сто пунктов, ни одного дня для настоящего отдыха, и что в итоге? Все держат меня за дурака, причем чем дальше, тем больше… Я поднимаю бунт. Я давно уже кричу об этом, и меня бесит, что никто этого не заметил… Я хочу покоя. Хочу писать, читать и отдыхать. Я не заслужил этого ежедневного унижения после всего, что я сделал для этой страны. И кстати, мы с Дашей покупаем домик у моря в Испании… и я там буду подолгу жить. А родина моя пускай расцветает под Клаусом»[1018].

Психологический кризис усугубляли продолжавшиеся проблемы с дыханием и частые болезни. В нескончаемом круговороте дел Гавел перемежал выполнение своих обязанностей президента с пребыванием в больницах и следовавшими за ними периодами восстановления в Ланах или Градечке, где он набирался сил для очередного официального зарубежного визита, после которого опять заболевал и вынужден был приходить в себя дома или за границей. Проблемы со здоровьем отнимали у него теперь по крайней мере половину времени. «После нескольких этих операций и сражений мне больше не хочется сражаться[1019]», – признался он однажды своей секретарше в минуту слабости. И все же он осознавал, что выбора у него нет и что надо двигаться дальше. Слишком много людей полагалось на него, и за слишком многих он нес ответственность. «Прошу тебя, не отказывайся ни от чего. Ни от публичного, ни от личного», – написал ему коллега-писатель и друг Иржи Странский, председатель чешского Пен-клуба. При коммунистах Странский провел в тюрьмах в два раза больше времени, чем Гавел, так что о личностных кризисах знал не понаслышке[1020].

Итак, Гавел продолжал сражаться, постоянно отбивая различные атаки, но – без прежнего энтузиазма и уже не столь энергично. Опросы общественного мнения в апреле 2000 года показали, что 53,5 % респондентов, в основном принадлежавших к левому политическому спектру, считали, что Гавел должен уйти в отставку[1021]. В середине 2000 года Гавел вместе с остатками парламентской оппозиции выступил против изменения правил избрания Палаты депутатов, на чем настаивали обе партии «оппозиционного договора», что привело бы к фактическому уничтожению маленьких парламентских партий и возникновению в стране двухпартийной системы. Бой в парламенте оппозиция проиграла, президентское вето Палата преодолела, однако Гавел не мешкая обратился в Конституционный суд, и спорные положения закона были отменены.

Гавел не уступил и в еще более остром споре с правительством, разгоревшимся при назначении нового управляющего и вице-управляющего Национальным банком. Президент принял решение назначить управляющим Зденека Туму – вопреки недвусмысленному желанию прежнего управляющего и бывшего премьера Иозефа Тошовского, считавшегося союзником Гавела. Тогдашний премьер и нынешний президент Милош Земан настаивал вместе с остальными членами правительства на своем праве участвовать в выдвижении кандидатур на пост управляющего. Во время личной встречи премьера и президента, когда Гавел отказался отступить, прозвучали и нецензурные слова[1022]. Хотя Гавел действовал в строгом соответствии с конституцией, ему все же пришлось вытерпеть ядовитые нападки в прессе и обвинения в диктаторских замашках и даже в государственной измене. «Он заявил, что переедет в Португалию, а чешский народ пускай правит здесь сам», – записала его секретарша[1023].

Этот не слишком приятный период в жизни Гавела можно рассматривать либо как доказательство его упрямства и решимости придерживаться установленного порядка, даже если в результате он может умереть, либо как героическую жертву во имя взятой на себя ответственности и долга служить обществу. Возможно, верно и то, и другое. Нельзя забывать, что в промежутке между ноябрем 1996 года, когда появились первые серьезные проблемы со здоровьем, и концом тысячелетия Гавел целых двадцать два месяца – то есть примерно половину этого срока – то лежал в больницах, то восстанавливался после них, да и в остальное время чувствовал себя не лучшим образом. Однако верно и то, что за эти месяцы он провел страну – без каких-либо серьезных для нее последствий – через самый серьезный правительственный кризис в ее короткой истории; помог спасти конституцию от внесения в ее текст изменений, которые привели бы к появлению двухпартийной системы; защитил независимость Центрального банка; завершил процесс вступления Чешской Республики в НАТО и добросовестно – правда, без особой охоты – поспособствовал ее участию в первой (после того как Чехия стала членом Альянса) военной операции НАТО; твердой рукой вывел нашу страну на путь, ведущий в Европейский союз, – и при этом по-прежнему остался символом демократической и гуманной Чешской Республики в глазах большей части мира. И у меня вопрос: удалось ли бы кому-нибудь другому в его положении и в условиях ограниченных конституционных полномочий добиться более значимых – или хотя бы таких же – результатов?