Гавани Луны - [13]

Она же только посмеивалась, раздевалась, и покачивалась в свете Луны, накачиваясь и завораживая следующего кандидата на плевок смертью в глаза. Следующего смертника.

Им, как вы уже поняли, был я.

11

Итак, человек жив, пока он трахается.

Так говорила моя жена, наливаясь белым вином, которое поднимало ее ближе к небу в полнолуние, словно прилив – Океан. Именно поэтому я могу сказать, что она славно пожила, моя старушка. Когда-то, на самой заре нашего брака, он предвещал мне лишь удовольствие райского сада, не покинутого Евой – мякоть персика и маракуи, сочность яблока и легкая кислинка вишни, волокнистость арбуза и мягкость дыни – и все это в одной, отдельно взятой мохнатке, которая поклялась отныне быть со мной в горе и в радости… Но уже тогда пропели петухи. Причем сделали это трижды, и от моего брака отреклись не только они, не только бог и демоны, не только весь мир, но и моя жена, таившая в своих ведьмовских глазах такие пропасти неверности, что куда там Марианской впадине. Причем каждый раз это – буду, впрочем, определеннее, не «это», а измена мне, – обставлялось таким образом, что виноватым оказывался я. Поначалу это умиляло и трогало. Будь у меня хотя бы крупица разума или воли, я бы бежал от нее сломя голову. Лучше лишиться руки, но спасти тело. Ну, или глаза. Разве не это имел в виду Христос, когда предостерегал нас от соблазнов и женщин? Уверен, он говорил об этом. Отдай женщине то, что она в себя уже заграбастала, и беги ее, – вот смысл его проповеди. Оставь то, чего уже лишился, и сматывайся. Я бы так и поступил, если бы не одно «но». Я завяз в этой сучке глубоко-глубоко, – глубже, чем Марианская впадина в нашей планете – и завяз своим членом. А это, пожалуй, единственное, что я бы не смог оставить ни за какие блага. Даже ценой спасения, ценой собственной жизни. Мой член это я сам, и мой трах – забавное слово, оно не понравилось одному критику, рецензировавшему мой последний роман, в котором ни разу этого самого «траха» не было, – это и есть я.

И моя сука-жена прекрасно об этом знала.

Поэтому же она и не обработала меня моментально, как всех своих предыдущих мужей и любовников, а проглатывала жертву постепенно, смакуя. Она любила трах, а трах любил ее. Они были вроде как близнецы. Иногда, впрочем, в их союз вмешивался алкоголь, и тогда Ирину словно бы разрывало на части. Да, чуточку спиртного для многих из нас служит отличным подспорьем в трахе, согласен. Но нужно было знать мою жену – она отдавалась Делу всем телом и душой. Если она подмахивала, так подмахивала. Ее распинал на решетке, смазанной спермой львов, целый полк нумидийских наемников, а во рту крутился, издавая визги взрывающейся пехотной мины, Единорогов причиндал. Она приводила с улицы уланский полк, и брала его, а после гнала несчастных за их конями. Если же она пила, так пила. Из ее ноздрей вырывались винные пары, слова приобретали тяжесть камней и остроту копий, соски стреляли огнем, пизда пожирала саму себя. Когда она пила, ее кожа издавала запах кислой блевотины, так похожей на аромат подгнившей виноградной ягоды, что издает ее любимое вино – сухой брют. Она не просто отдавалась делу, которое дело. Как и все природные явления или стихийные бедствия – что, кажется, одно и то же, – она была большим, чем исполнителем события. Она сама становилась тем, что делала. Она и была этим. Мы ведь не говорим «шторм сделал шторм». Мы говорим «шторм». И этого достаточно. Так я не говорю говорю – «это был ад, который устроила мне моя жена». Я говорю просто и по существу.

Это была моя жена.

И этого достаточно.

11

Нас окружали мертвецы.

Большинство наших с ней знакомых умерли ко времени нашего знакомства. Иными словами, она не трахались. мужчины, которые не считали член той осью, на которой крутится Вселенная, не представляли для Ирины никакого интереса. Может быть именно поэтому, часто думал я, она и избрала меня. Я конечно же, – что бы мне не хотелось думать о наших отношениях, – ничего не решал в тот вечер, когда она решила познакомиться с ней поближе. Впрочем, мне всегда нравились женщины, которые идут на контакт первыми.

Шлюхи, ты имеешь в виду, – поясняла моя выпившая и озверевшая жена.

Да, моя шлюшка, – говорил, смеясь, теперь уже я.

После чего брал ее за волосы, и седлал. Кобыла она, что надо. С ней мы прошли походом всю Аравийскую пустыню, перебрались через Гималаи, и даже сумели выжить в пустыне Гоби, а уж та-то славится полным отсутствием воды и подножного корма. Что же, ей приходилось искать этот корм у меня в паху, а пить ей я позволял росу, выступавшую на моем теле. Я понимаю, что все это звучит довольно странно, но порой, во время наших ночных продолжительных совокуплений, я и в самом деле представлял себя всадником, а ее – то кораблем, то кораблем пустыни, то ковром-самолетом, который нес меня, нес, нес…

Только вот куда, не было ведомо ни мне, ни ковру.

Вернее, Рина догадывалась. Говорю об этом без малейшей тени сомнения, потому что за два года то того, как с нами случилось то, что должно было случиться, она, во время приступа пьяной болтливости, проговорилась. Она была мрачнее тучи в тот вечер. Мы повстречали ее второго мужа, и малый, судя по всему, чувствовал себя неплохо. Признаюсь честно, это уязвило и меня. А уж Рину-то это привело в бешенство. Ну, мы выпили все вместе – я, она, он и его новая жена, – мило поулыбались друг другу, и разошлись. Я пришел в чертовски плохое настроение, волна грустной ревности настигла меня. В отличие от ревности бешеной этот вид ревности не оставляет мне шансов на спасение, и я принялся пить. Рина, понятное дело, не отставала. Только причины у нее были другие.