Гавани Луны - [11]

Так ты видела Рину в городе? – спросил я.

Нет, – сказала она.

Откуда же ты знаешь, что ее здесь нет? – спросил я.

Мне приснилось, что она умерла, – сказала Люба испуганно.

И, проснувшись, я поняла, что это правда, – сказала она.

Я вздохнул. Люба всегда переоценивала сны, как знамения. В груди заныло. Зачесались руки. Я знал, это нервное. Так, почесываясь, я встал и подошел к окну. Ворота закрыты. Значит, автомобиль в доме. Наш двухэтажный, довольно скромный по местным меркам, особняк, расположен не так далеко у дороги… Машина у нас одна на двоих. На права я сдал всего несколько месяцев назад. Я поежился, и вернулся к кровати. Сел и потрогал ноги. Засохшая кровь.

Итак? – говорю я ей.

Мне приснилось, что Рины умерла, – сказала Люба.

Ее убили, – пояснила она, – и это сделал ты.

Вот как, – сказал я.

Откуда же тебе знать? – спросил я.

Известия мелькают, словно крысы, – сказала она.

Я усмехнулся. Она произнесла фразу из одной из моих книг, которым я придавал так много значения в то время, когда еще лелеял мечты о попадании в мировую «десятку». Мейлер, Хеллер, Апдайк, и иже с ними. Когда я понял, что попал в десятку, это не изменило ровным счетом ничего в моем писательстве и в моей судьбе. Мне точно так же пришлось вставать ни свет, ни заря, и садиться к столу, чтобы начинать все сначала. Я был потрясен. Это меня буквально сломало. Так, должно быть, чувствовал себя Али, которому после мясорубки с Фрезером подкинули еще работенки. И это после десяти лет и двух десятков книг?! Черт. И тогда я сказал себе – ладно, я пас. И перестал писать.

Рина смеялась надо мной, когда я писал.

А когда перестал делать это, стала смеяться еще язвительнее и обиднее. Она вынимала мои кишки своими острыми зубами полинезийской акулы, и наматывала их на сумочку, как флаг побежденной армии. Она ненавидела меня, когда я был сильнее, и стала презирать, когда я ослаб. А я ослаб, и дар оставил меня.

Что же, зато у меня осталась масса времени на женщин.

Одна из них звонила мне сейчас, и со значением произносила фразу из одной моей книги. Известия мелькают, словно крысы. Видели ли вы, как мелькают крысы? Это действительно страшное зрелище. Оно не будит в нас ничего, кроме отвращения и испуга. Крысы слишком быстры, чтобы мы их увидели. Мы видим лишь некую тень. Воспоминание. Меня передернуло.

Ты вздрогнул, – прошептала Люба.

Я вздрогнул, – сказал я.

И я мерзну, – сказал я.

Так приедешь ты или нет? – спросил я.

Я знал, что Рина вернется нескоро. Я знал, что она устроит скандал, когда увидит здесь Любу. Но я знал также, что она устроит бойню, только когда Люба покинет нас, и вернется в Кишинев. До тех пор Рина будет улыбаться, и скользить мимо меня ледяной змеей. Респектабельная убийца. Вот на ком я был женат пятый год. Она в считанные годы сломала мое честолюбие, мою волю и характер. Легко и играючи. Словно питон – кроличий скелет. Внезапно окно посерело. Стало понятно, что рассвет и хорошая погода откладываются. Будут дождь. Так и есть, Венера за окном исчезла.

Я почувствовал, как ноют мои кости.

10

Человек жив, пока он трахается.

Так считала моя невероятно падкая на мужиков и оттого невероятно живая жена, и у меня нет никаких оснований сомневаться в ее словах.

Она была жива и она трахалась.

И еще как!

Хочу поправиться. Я не сомневался не только в этих ее словах. Я принимал на веру любые ее слова – ведь ни разу мне не приходилось уловить слабый аромат обмана в стогах ее волос. Пышных и прекрасных – отдаю я должное умению моей супруги не только внушить доверие, но и сотворить на своей голове, пусть и с помощью дамского мастера, нечто невообразимо беспорядочное, но потрясающе очевидное. Английский сад. Вот что приходило уже в МОЮ голову при взгляде на локоны, спадающие с холма лба, массив волос, густой и непролазный где-то в самом своем центре, и становящийся более свободным ближе к вискам. Локоны. Я любил скрутить несколько из них в тугой жгут, держась за который, взмывал вслед за ней к самой Луне, а потом нырял в самую глубину Марианской впадины, туда, где ни разу не побывал солнечный свет, и где огромные, сероводородные рыбы пляшут джигу посреди кусков горячей лавы, извергнутой подкожьем земли, и остывающими прямо здесь. Горячий, ароматный, смертельный суп. Вот куда опускались мы с женой, и я молился – богу ли, чертям ли, – держась за ее волосы, и втыкая в самую матку. Рина выла и смеялась.

Она называла это «укрощение ведьмы».

Как вы уже успели заметить, – а сейчас этому все придают довольно много значения, – я пишу слово «бог» с маленькой буквы. Пусть это вас не смущает. Точно так же я пишу с маленькой буквы слова «жена» и «вы», хотя под каждым из них подозреваю внимательное существо, пристально изучающее меня посредством гигантской лупы. Все мои телодвижения, привычки, манеры, повадки, и что там еще? Да, гигантская лупа. Для моей жены это была ее пизда. Для вас – эта книга. Да, я не стану делать вид, что просто рассказываю все это в какое-то «никуда», Вы – читатель моей книги. Вернее, вы просто читатель (как бог – не свидетель чьей-то конкретной жизни, а наблюдатель ВСЕЙ жизни вообще) . И у вас есть увеличительная лупа, благодаря которой в общий фон где-то внизу, фон копошащихся, пожирающих друг друга существ, врывается одно из них, и вы внимательно разглядываете чешуйки и крылышки этого счастливчика. Или бедолаги. Это смотря какая у вас цель. Раздавить насекомое. Или бережно посадить его на руку и послать к небу, собирать деток. Песенка о божьей коровке, помните? Кстати, снова бог. Знаете ли вы, что читатель, захлопнувший книгу, в состоянии расплющить автора этой книги? Так или иначе, а вы ее раскрыли. И разглядываете, посредством бумаги и строчек, то, что моя любимая жена сумела вычленить и приблизить к себе посредством своей дыры, прикрытой мясистыми складками. Что она там видела, хотел бы я знать? Теперь это навсегда останется ее тайной. Хотя не раз, подвыпив, и превращаясь, словно по велению каких-то чар, в злобную стерву с неприятным запахом изо рта, она говорила мне: